— Как мой мальчик? Мне не подползти к нему, конь… когда упал, придавил мне ногу.
— Сломал?
— Кажется, — калаф безразлично сморгнул, — скажи, как царевич?
Врать Янг не стал:
— Умирает.
Взгляд, мгновение назад такой живой, потух.
— Что ж, может быть, это и к лучшему, — сказал старик через некоторое время, — калаф ниомов любит помучить своих врагов. Мой сын избежит мук. Это благословение богов.
Кесар поморщился, как всегда, когда слышал то, что было ему не по нутру, но возразить не мог… политика, прибери ее Бездна, да поглубже. Но, кажется, сегодня был день, когда он имел полное право отыграться за два года воздержания?
— Я бы богам, которые так благословляют, служить не стал, — бросил он и шевельнул плечами. Боль в выкрученных мышцах оглушила и возмущенных слов старика он не услышал. А когда снова обрел себя, запястье ощутило легкую щекотку.
Лезвия — это, конечно, здорово. Но не когда руки уже больше клепсидры стянуты ремнями. Толку от лезвий, когда собственных пальцев не чувствуешь? Янг прислонился затылком к загородке, чтобы не упасть. Немного подышал, решаясь… На такие вещи всегда приходилось решаться. И быстро, пока не передумал, раздавил запястьями крохотный пузырь, вшитый под кожу.
…Не заорать в голос — это было отдельное искусство, он долго ему учился и лишь поэтому справился. Терпеть боль мужчине и воину положено, но есть боль, а есть БОЛЬ. Когда ладони словно в огонь окунают и они горят, горят… Так, наверное, чувствуют себя еретики на кострах. Только им все же полегче — их дым душит быстро, а "холодный огонь" горит без дыма и прожигает все.
Вообще — все. Были бы здесь кандалы — и их бы прожег, правда, на кандалы понадобилось гораздо больше времени, и остались бы к тому времени у Янга руки — Боги ведают…
Пузырь чаровала жрица Рауши, иначе демона рогатого удалось бы забрать огонь с собой. Плошки и жаровни он тоже разъедал, даже те, что из черного базальта. Не брал лишь благословленные жрицами капсулы.
Ругаясь сквозь зубы, Янг вытянул руки перед собой. Да уж… Зрелище для подготовленных — покрасневшая, а, местами и почерневшая, лоскутами облезающая кожа выглядела жутко. На самом деле ничего страшного, заживет, как на собаке. Болеть, правда, будет распрозверски, но жизнь, вообще, боль, так что ничего нового.
Янг сделал несколько осторожных движений и снова помянул демонов бездны — кровь возвращалась в кисти рук и это было едва ли не хуже, чем холодный огонь. Хотя, нет, огонь все же похуже.
Боль в плечах ощущалась почти как удовольствие — ее можно было терпеть, это ли не счастье?
Старик-калаф смотрел на него почти равнодушно. Но он был тут такой не один. Парень с поцарапанным лицом, в хафане, залитом кровью уставился, как на выступление бродячего жонглера.
Интересно, царапина на щеке почти засохла, да и небольшая она — откуда столько крови? Янг, не скрываясь, осмотрел парня и заметил срезанную мочку левого уха.
— Ты… что делаешь? — хрипло спросил он.
— Сам не видишь? — мрачно спросил Янг, — молюсь.
— Молишься? — тот едва не поперхнулся словом. — Что-то не похоже это на молитву…
— Молитвы бывают разные, — ухмыльнулся кесар, — моей богине более всего угодна молитва делом. А еще она любит, когда со своими бедами ее паства сама справляется, а ее зовет только на праздник.
— Что же это за богиня такая и зачем она нужна? — удивился еще один плененный хассери.
— Мне — вполне подходит. А кому не по нраву, может и дальше сидеть спутанный, как гусь на продажу.
- Э, — мальчишка завозился, — а если я приму твою богиню и поклянусь ей служить — развяжешь?
Кесар усмехнулся:
— А если не развяжу — заорешь и сражу переполошишь?
Парень отшатнулся, словно его ударили. На простоватом, плоском лице мелькнула почти детская обида.
— У тебя под языком, точно, демон сидит, — сообщил он. — Небо с тобой, беги куда хотел.
— Руки чувствуешь?
— Чуть-чуть…
— Хорошо. Обожди немного.
Кисти болели, но уже не так сильно. С этим вполне можно было и жить, и воевать. Янг переместился к умирающему царевичу, распахнул хафан. Под ним была не кольчуга, а легкий подкольчуженный жилет — безрукавка с нашитыми на нее кусками кольчужной ткани. Они вполне прикрывали и грудь, и спину, и живот… но не от тяжелой стрелы.
Глаза мальчишки были открыты, но ничего не видели. Если только небесные тропы.
Кесар отрешился от собственной боли, от чужой боли, от беспокойства за судьбу Лесс. Это было труднее всего, но — безмятежность, а вовсе не страсть позволяют богам нас слышать…
Он положил руки на грудь юноше и тихонько, даже не вполголоса, а одними губами зашептал:
— Госпожа моя, ткачиха гобелена. Зовет тебя недостойный, преступивший обет. Молю, взгляни на его нить еще раз. Может быть, он еще нужен в узоре. И если так — дай силы мне на один миг, чтобы исправить ошибку. Цену… назначишь сама, при встрече.
И пока он шептал, на глазах изумленных хассери ладони кесара окутывались темной дымкой, эта дымка втягивалась в страшную рану на груди царевича и рана… исчезала. Словно и не было никогда той стрелы. Или стрелок промахнулся.
— Что это? — хрипло, неверяще спросил халаф. — Как это может быть, Священный?
— Выходит, сын твой зачем-то еще нужен на этом свете. Что-то ему предстоит сделать, раз Рауша снова связала его нить, — Янг выпрямился, оттирая руки от чужой крови и отстраненно заметил, что ткачиха оказалась милостива — заодно залечив и его ожоги. На такой подарок кесар не рассчитывал, но принял с благодарностью.
— Что дальше? — спросил мальчишка, который чуть было не обиделся на кесара, а сейчас готов был за него умереть.
— Дальше… — Янг запустил тонкие пальцы в окантовку шамайты и вытащил узкое, гибкое лезвие. Одним движением он перерезал веревки на старике — тот немедленно кинулся к сыну, на мальчишке и еще на одном воине, который тихонько сидел в углу и помалкивал, но все это время молился Рауше… иными словами, не переливал из пустого в порожнее, и не сетовал на злую судьбу, а пытался перетереть ремни.
Безуспешно, но ткачиха любит тех, кто занят делом и их молитва всегда будет услышана.
Лезвие спряталось на своем обычном месте так, что его не обнаружили бы даже очень чуткие пальцы.
— Вы — трое, решайте сами, кто из оставшихся достоин жить, а кто в бою покрыл себя позором и должен умереть. Я думаю, что достойны — все, но последнее слово за вами.
— А ты, Священный.
— А я и так загостился. Пора мне. В монастыре Рауши меня заждались.
— А как же обещанная помощь? — возмутился… еще один, не вовремя пришедший в себя хичин.
— Разве я не помог?
— Этого мало! — поддержал его второй мальчишка, кажется, брат. — Ты должен убить калафа ниомов. Клянись своей богиней, что сделаешь это. Иначе — закричим, что ты — Священный кесар и ты бежишь.
Старик обернулся, глаза его гневно сверкнули. Хичины прижались друг к другу. Гнева своего царя они привыкли бояться и еще не сообразили, что царь — такой же пленник и сделать им ничего не может.
— Убей их, — мотнул бородой старик, — мне такие подданные ни к чему.
— Тебе надо, ты и убивай, а мне недосуг. — Янг размял ноги, покрутил головой, шевельнул плечами. Поморщился, но удовлетворенно кивнул. А потом шагнул к хичинам и большим пальцем нанес два быстрых, почти невидимых удара в горло. Хассери захрипели, косясь на него с суеверным ужасом.
— Что ты с ними сделал? — с любопытством спросил воин, который пытался перетереть ремни. — Они умрут.
— Когда-нибудь обязательно, как и все мы. А вот орать еще несколько дней не смогут. Да и говорить — до вечера.
— Жаль… что только до вечера. Я бы предпочел, чтобы эта парочка заткнулась до конца времен. Но и так неплохо. Благодарю, Священный. Удачи тебе, куда бы ни лежал твой путь.