— Благословения Неба, — кивнул Янг. Немного подумал, запустил руку далеко за пазуху, выудил короткий, но острый кинжал и бросил воину.
Тот еще рассматривал находку, двое временно безъязыких хлопали глазами — а белого ассасина уже и след простыл. В какую сторону исчез — видела только ткачиха гобелена.
Аконши, калаф ниомов, сошел с чалого коня, облаченного, как и царь, в легкий доспех и тяжело дышащего, и не кинул поводья слуге, а сам расседлал и принялся медленно водить его в поводу. Конь ступал за хозяином благодарно, с каждым шагом его дыхание выравнивалось. Боевому другу досталось. И… не только ему.
Поглядывая вокруг, Аконши хмурился. Да, они завоевали Каменную долину и, похоже, пленили царя хассери… надо бы разобраться, что с царевичами и выловить всех. Казнить необязательно, кровью сегодня пески уже напитались достаточно, на много лет хватит. Просто заклепать на них рабские ошейники.
Потом, конечно, удерут и спилят, но будет уже не важно. Тому, кто хоть день был рабом, никогда не стать воином, а, тем более, калафом. Сопляки больше не будут угрозой. Даже если им повезло, и они остались живы.
Бой был жестоким. Слишком жестоким — и обернулся потерями, о которых царь ниомов не хотел сейчас думать. А, сказать правду, даже побаивался.
Он взял с собой почти всех воинов, старая Слышащая передала ему слова духов и в этот раз они были на диво ясны и понятны — он победит!
Он победил, но какой ценой! От войска ниомов осталась, дай Небо, четверть, да и те, по большей части, ранены. Кто мог подумать, что изнеженные водоносными землями хассери так вцепятся в эти камни? Кто мог подумать, что старый лысый царек умудрится так организовать оборону, что за каждый лошадиный шаг вглубь чужой территории ниомы будут платить жизнями.
Если об этой "победе" узнает хоть кто-нибудь из царственных братьев-хичинов, то править этими землями Аконши будет ровно до тех пор, пока сюда не придет очередная орда. Сил, чтобы дать отпор, у него просто нет. И долго не будет, до тех пор, пока не вырастут новые воины.
Кто мог… Хотя, можно было и предположить! Сопливый мальчишка-монах с двумя десятками "Железных" умудрился не просто потрепать ниомов у колодцев, но и превратить долину в неприступную крепость.
В своих горящих шарах Аконши был уверен как в собственном коне, руке и сабле. Но и шары пропали впустую, кто-то… Понятно кто, имперская тварь — расколола землю, да так удачно! Нет, ну вот кто еще, кроме малолетнего дурачка, додумается бабу на войну тащить?!
Оставив коня одному из своих доверенных людей со строим наказом позаботиться, Аконши поспешил навстречу своему тысячнику. Путь его лежал мимо шерстяных домов, откуда нет-нет, да и выглядывали испуганные дети и рабы. Женщины прятались — и правильно делали. Но усталым и раненым воинам сейчас было не до женщин.
Потом они, конечно, насладятся трофеями и разделят собственность… Небо! Если смогут. Пару раз Аконши уже ловил взгляды, которые его насторожили — они не были ни испуганными, ни забитыми. Они были… прикидывающими, вот правильное слово.
Пройдет совсем немного времени, и эти забитые скоты поймут, как мало ниомов. И это обернется бунтом. Слуг, рабов и молодь воины, конечно, вырежут но… совсем без потерь не обойдется, а любая потеря сейчас была равносильна стреле, застрявшей в плече. Вроде и не опасно, и даже болит не сильно, терпеть можно. Но кровь сочится по капле и с каждой каплей тело все слабее и слабее. И неизбежно наступает миг, когда уже ничего нельзя сделать.
Тысячник был хмур.
— Сколько? — спросил царь. Это был самый важный вопрос, все остальное терпело.
— Нашли еще не всех, калаф.
— Сколько, — Аконши надавил и голосом, и взглядом.
— Пять… сотен. Почти.
Калаф вздрогнул. Он до последнего мгновения наделся, что все не так плохо, как ему показалось в пылу бойни, устроенной на подступах к долине. И прав был, Небо его накрой. Все было не так плохо. А намного хуже.
— А… раненых уже пересчитали? Сколько из них можно будет в ближайшие дни посадить на коней?
— Пять сотен — это с ранеными. На счет коней — не знаю, а вот в землю лягут многие. Стрелы были отравлены.
— Как он посмел осквернить железо войны ядом? — вскинулся Аконши.
— Это был не совсем яд.
— Что ты имеешь в виду, — сощурился царь.
— Они смешали тухлое мясо с… простите, мой калаф, верблюжьим дерьмом. И этим составом смазали стрелы.
— И что? — изумился тот.
— Воины умирают. Кровь загорелась. Раны выглядят очень плохо. У некоторых уже почернели.
Аконши замысловато то ли выругался, то ли помолился.
— Жрец Рауши! Я догадывался, что эти монахи не так уж безобидны. Надеюсь, его взяли живым?
…Безобидны! Тысячник вздрогнул, вспомнив жуткий стальной вихрь, сквозь который не могли пробиться даже стрелы. И тела воинов, выросшие вокруг "монаха" валом с какой-то невероятной, непостижимой для разума скоростью. Их было больше двух десятков — и каждого из них старый воин знал с детства и звал по имени.
В Бездну таких безобидных, пусть составят компанию демонам!
— Мой калаф, — тысячник склонил голову, — Священному Кесару и его Равноправной удалось укрыться в одном из шерстяных домов.
— И? Почему туда до сих пор не вошли, а мальчишка не связан?
— Имперская тварь держит щит. Магический щит, — торопливо пояснил тысячник, сообразив, что Аконши на грани и соображает, явно, не очень хорошо. — Мы попробуем выстрелить через верх стрелами с горящей шерстью. Достать их не сможем, но поджечь — да. Может быть они не захотят гореть вместе и с домом и снимут щиты.
— А если нет?
— Мой калаф… как только тварь погибнет, колдовство развеется.
— Хорошо, — кивнул Аконши, — так и сделай. И еще… перетряхни тут всех: слуг, рабов, наследников — но найди пергамент с картой. Найди, выясни, кто украл его у нас, кто причастен. Всех живых — убей. Эта тайна должна остаться в царском доме ниомов.
— Мой калаф… А насколько серьезны были доказательства, что пергамент украл кто-то из лазутчиков хассери? — осторожно спросил тысячник.
— Доказательства? — вскипел царь. Горечь победы навалилась на него, словно сама гора села на плечи, — какие тебе, к демонам, нужны доказательства? Кто еще это мог быть? В шатре, откуда пропал пергамент, остался кушак, расшитый узорами хассери. Ублюдочный хорек обронил его, когда сбегал. Это ясно любому, кто не утратил зрения.
— В том то и дело, мой калаф. Слишком ясно…
— Найди пергамент, — повторил царь, — потом найдем вора.
— Да свершится воля царя, — тысячник поклонился и быстро направился к небольшой группе воинов, отдавая короткие приказы.
Вскоре сухой ветер принес неприятный запах тлеющей шерсти. Пылал один из шерстяных домов. Тот самый, в который завоеватели так и не смогли войти.
Серое небо дрожало над серыми песками. Время от времени горячий ветер поднимал их, но полноценный смерч не хотел рождаться, не время было для смерчей. В Хаммгане все и всегда происходит только в назначенное для этого время — и никак иначе. Поэтому, покружив немного в воздухе, песок опускался.
Не смог его потревожить и небольшой отряд. Очень небольшой, три десятка лошадей и верблюдов, включая заводных. Малая поклажа и воины со спрятанными лицами.
Они передвигались неспешно. Могло показаться, что отряд никуда не торопится, но на самом деле идти быстрее они просто не могли. Дорога вымотала и людей и животных. Но дело свое воины знали. И поэтому, когда в небе над ними показалась не крупная, но быстрая и очень целеустремленная птица, один их них вскинул легкий арбалет и выпустил короткую стрелу.
Прошли почти две короткие клепсидры, прежде чем птицу удалось отыскать в песках и принести. Это был молодой сокол.
— Алессин, — воин протянул девушке, облаченной в доспех, кусок пергамента, сдернутый с птичьей лапы. — Это любопытно, взгляни.
— "Священный кесар и Равноправная кесара погибли в каменной долине, — прочла она, — сожжены коварными хассери в своем шатре". Забавно. Но Сати жаль. Хорошая девочка была. И — теперь я никогда не узнаю, кто же ее ко мне подослал. А малолетнего мерзавца не жалко. Даже удачно вышло, что он оказался там.