Она уставилась на евнуха вопросительным взглядом. Но тот не шутил. Совершенно не шутил.
— Покрывало? — удивилась Шекер, — не подумала, что это важно. Почему тебя это тревожит.
Евнух картинно вздохнул с характерным выражением полного, даже, скорее, отечного лица: глаза вверх, губы поджаты — "все бабы — дуры". На кого может и подействовало бы, а Шекер только усмехнулась про себя, не забывая держать каменное лицо. Если такой умный, так снизойди с небесного престола да объясни мне, тупенькой, в чем беда с пропавшим покрывалом?
— Кто с тебя его снимал, недостойная? — взвизгнул евнух.
Ах, вот в чем дело! Забеспокоился, что Священному "порченый" товар привезли!
— Я чту обычаи своего народа, — с безразличием истинной царской дочери отозвалась Шекер, — Пять покрывал расшивают служанки. Седьмое — верхнее готовит мать. А шестое девушка украшает сама.
— И что с того? — не понял евнух.
— Я покинула родительский шатер навсегда, — терпеливо пояснила Шекер с усталостью в голосе и явно слышимым подтекстом: "и кто из нас после этого — дурак". — Конечно, я отдала покрывало на память своей матери.
— Врешь! — припечатал евнух. — Либо ты скажешь правду, либо тебя немедленно сбросят со стены.
— Не бабе в пустых туфлях решать судьбу принцессы ниомов, — проговорила Шекер и потянулась к чаше с изюмом.
Евнух визжал и плевался еще долго, но, в конце концов, убрался, посылая на голову дерзкой рабыни все проклятья, которые смог припомнить или быстро сочинить. Последние, по мнению Шекер, отличались редким безвкусием. Ну что значит: "чтоб тебе за вьючного ишака замуж выйти и родить от него ишака, и всю жизнь на нем ездить…" Так себе проклятье. Тут и замужество, и рождение сына, да и ездить всю жизнь верхом — не самая худая доля. Все не пешком ходить.
Шекер про себя улыбнулась. Рабыни, похоже, разделяли ее веселье и тоже посмеивались. Пока та, что была помоложе, не закрыла лицо руками.
— Ты чего? — удивилась Шекер.
— Это же Сами, он вредный — ужас! Ведь он за менталистом побежал. Сейчас притащит!
… А вот это было уже плохо. Но, может быть, рабыня ошиблась?
Прошло очень много времени. Должно быть, солнце уже клонилось к закату. Шекер устала сидеть на полу со скрюченными ногами и встала, чтобы пройтись по комнате. Еще немного, и желудок даст о себе знать — кроме изюма она сегодня ничего не ела.
Наконец, занавеска снова шевельнулась и в комнате появилось еще одно действующее лицо. Тоже евнух — их Шекер, кажется, кожей чуяла. Не смотря на то, что был он не толст и черты лица не расплылись. Да и вместо туфлей носил кожаные сапоги. Но — мужчиной точно не был. Иначе не смотрел бы на Шекер с таким холодным безразличием.
— Сами сказал, что ты, дева, не уберегла себя по дороге, — прямо с порога заявил он, — это правда?
— Он сам проверил? — насмешливо спросила Шекер.
Рабыни прыснули в ладошки. Тот, в сапогах, строго посмотрел на них, махнул ладонью и они испарились.
Значит, на счет того, что евнух — Шекер угадала. С мужчиной будущую рабыню Священного никогда бы не оставили.
— Куда же делось твое шестое покрывало? — вкрадчиво спросил евнух не слишком похожий на евнуха. Его глаза, темные и недобрые, вцепились в Шекер, как два пустынных лиса в падаль. У девушки появилось стойкое ощущение, что в голову проникли щупальца каких-то морских гадов и шарят там, вызывая неприятную тошноту и давление на виски.
Из рассказов калафа Шекер знала, как опасно лгать магу-менталисту. Обнаружив, что с ним неискренни, он мог усилить нажим и "сломать" мозг. После этого человек очень быстро умирал.
— Я уже рассказала вашему Сами, куда делось покрывало, — с едва заметным раздражением произнесла Шекер, — я отдала его матери на память. Это преступление? Если Священному Кесару так нужно одеяние глупой рабыни, я разошью себе новое. У меня в приданом есть и ткань и нитки…
Менталист еще несколько мгновений давил ее взглядом, но страх так и не пришел. Каким-то шестым чувством Шекер поняла, что почему-то непроницаема для этого господина. А еще — что он под страхом смерти не признается в том, что чего-то не может. Иначе — прощай вышитый хафан и сапоги, здравствуй синий халат и "голые" туфли.
— Ты не должна была так поступать, — наконец, сказал он, — ты — подарок Священному Кесару от народа ниомов, а, значит, и все, что на тебе и с тобой тоже принадлежит Кесару.
"Интересно, если бы я, действительно, не сберегла себя по пути и понесла дитя от какого-нибудь хичина или аскера, оно бы тоже принадлежало Кесару? — мысленно съязвила Шекер, — и считалось принцем? Забавные рассуждения".
После того, как менталист ушел, ее все же решили покормить. Но сторожей не убрали. Шекер это не слишком волновало — ее сторожили всегда, так что, утолив голод, она снова уселась на ковер и принялась ждать.
Когда-нибудь ее судьба решится, и если решение ей не понравится — вот тогда Шекер и будет плакать. А пока рано.
Про себя царевна порадовалась, что солгала. И решила действовать так и дальше. Сказать правду и умереть она всегда успеет.
Под горбатым мостиком с журчанием тек боковой приток Альсоры. Справа, в зарослях, деловито возились лягушки. На воде покачивались лилии. Чуть дальше поднимались стены левого крыла резиденции, после полудня солнце ложилось на них так что они, от рождения — белые гляделись темно-синими, почти черными.
Как ни торопились, а, похоже, слегка опоздали — на мосту уже маячили трое. Один, высокий и худой гвардеец в ладно сидящем синем мундире облокотился на перила и медитировал на проплывающие под мостом щепки и листья.
Двое других, в щегольских костюмах темно-бордового и густо-фиолетового цвета из дорогого бархата слонялись по мосту из стороны в сторону.
Обжора достал клепсидру и бросил на нее быстрый взгляд.
— Это не мы опаздываем, это господин виконт изволил прибыть рано.
— Хорошо, — кивнул Руслан, — терпеть не могу непунктуальных людей.
— Что так? — отстраненно поинтересовался Винкер.
— А они никогда не заплатят мне ни копейки. Не мои клиенты. У них просто не бывает неврозов.
Принц без титула мимолетно улыбнулся.
Увидев их троицу, гвардеец выпрямился и шагнул вперед.
— Господа, вам известно, что заставлять ждать в делах чести — это очень дурной тон? Надеюсь, у вас есть подходящее объяснение.
— Самое подходящее из всех возможных, — Обжора сунул гвардейцу под нос клепсидру и с удовольствием понаблюдал, как меняется его длинное лицо.
— О, тогда приношу извинения. Традиционный вопрос — возможно, вы желаете примириться?
— Да я ни с кем и не ссорился, — хмыкнул Руслан, — дурное дело — ссора. Лучше просто подраться, нервы целее будут.
Господин в бордовом, молодой, чуть за двадцать, узкое лицо, нос с горбинкой, словно тесанные скулы и темные колючие глаза — шагнул наперерез.
— Ваш герб, господин…
— Осинин, — Руслан склонил голову, рассматривая паренька.
— ОсинИн? — мгновенно перепутал ударение тот, — Это дворянский род? Не хотелось бы марать шпагу о простолюдина.
— Кто, вообще, говорил о шпагах?
Руслану было весело. Как давно, еще в юности. Причину он знал прекрасно — откат от удачного сеанса все время бил по нему такой вот шальной, быстропроходящей эйфорией. За ней, обычно, следовали сутки апатии — но эти часы, наполненные заемным весельем и бесшабашностью, которых обычно за ним не водилось… Их Руслан ценил. И того человека, в которого превращался — ценил тоже, считая лучшей версией себя. Более чистой и смелой, более позитивной. Да просто — более…
— Драться будем на ножах. До первой крови.
Мальчишка вздернул бровь с таким презрением, что Руслан подивился: вот ведь, белая кость — голубая кровь.
— Против ножа я ничего не имею, — пояснил он, — я владею кинжальным боем, как каждый благородный. Но поединок до первой крови с тем, кто посмел оскорбить Ее Императорское Величество?!
— Хорошо, — вскинул руки Руслан, — я дерусь до первой крови. Вы, уважаемый, как хотите. Так годится?