На какое-то мгновение они застыли двумя силуэтами напротив окна, через сорванные шторы в номер било солнце. — Шаг назад! — крикнула я.
Реджи соображал быстро. Он выпустил из руки нож и сделал шаг назад, уходя с линии огня и открывая мне прекрасную возможность стрелять, которой я и воспользовалась, всадив четыре пули в середину корпуса Мигеля.
Ударной силы хватило, чтобы бросило к окну, но не хватило, чтобы он упал. Я выстрелила еще дважды, и Мигель пробил своим телом оконное стекло, перевалился через подоконник и полетел на встречу с асфальтом.
Четвертый этаж, вспомнила я. Надеюсь, ему хватит.
— Это не… Это не… — сказал Реджи.
— Не вампир, — подтвердила я.
Реджи упал на колени и у него горлом хлынула кровь.
Глава 30
Я сидела в кресле и смотрела в стену больничного коридора.
Свежеотремонтированную, белую, идеально покрашенную, недавно отмытую. Она напоминала Северный полюс, снятый с высоты птичьего полёта в ясную погоду. Праздничную белоснежную скатерть в доме моих родителей. Саван.
Где-то за этой стеной уже шестой час оперировали Реджи. Он был штатным сотрудником «Ван Хельсинга», значит, у него была отличная страховка, и парамедики отвезли его в одну из самых дорогих клиник Города, и сейчас лучшие ее хирурги бились за его жизнь, и я понятия не имела, как протекает эта битва.
То, что прошло столько времени, а она еще не закончена, внушало одновременно и опасения и оптимизм.
По крайней мере, он до сих пор жив.
Мне, наверное, нужно было быть в десятке других мест, заниматься делами, решать какие-то проблемы и ловить убийц, но я сидела здесь и смотрела в белую стену.
Коп внутри меня понимал, что Реджи я сейчас помочь никак не могу, что ему могут помочь только профессионалы, а я могу сделать хуже, и несколько секунд, с учетом того, что «скорой» придется добираться через утренние заторы, сейчас уже ничего не решат, поэтому я первым делом бросилась к окну, чтобы убедиться.
И убедилась, что на асфальте никого нет. Внизу только осколки от выбитого телом Мигеля стекла, улица полна зевак, и все они смотрят вверх, а я маячу на фоне окна голая, мокрая и с пистолетом.
Я отскочила от окна, схватила телефон, вызвала «скорую», сообщив номер в отеле, дав примерное описание того, что произошло и подтвердив все это своим полицейским кодом.
Реджи лежал и истекал кровью. Я подтащила его к стене, придав телу сидячее положение, аккуратно стянула с него остатки футболки и увидела несколько проникающих ранений в грудь и живот. Поскольку никакого перевязочного материала у меня с собой не было, я приложила к ранам ладони, стараясь заткнуть их и минимизировать кровотечение. Все это я делала быстро и как-то механически, на автопилоте.
Стараясь сохранять при этом хотя бы внешнее спокойствие. Потому что если моя истерика прорвется наружу, лучше от этого никому не станет.
Так я и сидела минут десять, пока под окнами не завыли сирены, а в номер не ворвались парамедики. Они мягко отстранили меня от Реджи, принялись заматывать его грудь широким плотным лейкопластырем и делать уколы.
— Потеря крови…
— … в машине перельем…
Не прошло и минуты, как Реджи уже лежал на носилках, и тут один из парамедиков обратил внимание на меня. Даже в такой ситуации до меня дошло, что я все еще не одета, так что успела накинуть на себя гостиничный халат.
— Вы не ранены, мисс?
— Нет.
— Вы вся в крови.
— Это не моя. Куда вы его повезете?
— А вы знаете, есть ли у него страховка?
— Наверняка, — сказала я. — Он из «Ван Хельсинга».
— Так вот почему он до сих пор еще жив, — пробормотал себе под нос второй парамедик.
— Вам придется дождаться полиции, мисс, — сказал первый. — Наша служба ее уже вызвала.
— Я сама коп, — сказала я. — Процедуры мне известны. Так куда вы его повезете?
Они сказали.
— Шансы?
— Сейчас это трудно прогнозировать. Но он жив, значит, шансы есть, — они вынесли носилки с Реджи из номера и направились в сторону лифта, так что патрульным, идущим им навстречу, пришлось уступать дорогу.
Я смотрела в стену. В ее идеальной белизне начали проступать контуры каких-то абстрактных рисунков А может быть, у меня просто слезились глаза.
Кларк сел рядом.
— Как ты?
— Бывало лучше.
— А как он?
— Не знаю. Мне никто ничего не говорит.
— Это хороший знак, — сказал Кларк. — Люди работают.