— Не-ет, — попыталась припомнить Маша. — Я вообще мало заметила. Только Софию, два окна, дверь и двор…
— …и дневной свет! Сейчас час ночи, а там, в видении, солнце сияло. В первый раз у нас такое. Хотя логично вообще. Преступления ж не только ночью, во время дежурства, случаются.
— Значит завтра, при первых лучах солнца мы должны быть в том дворе, — подвела итог Маша и добавила: — Видишь, как здорово, Киев словно услышал тебя. Ты сможешь выспаться.
— Поспать четыре часа — это, по-твоему, выспаться? — выпятила нижнюю губу Даша Чуб. — Я и не знала, Маша, что ты у нас оптимистка.
Себя Даша, напротив, причисляла к оптимистам всегда… но только не в пять тридцать утра. Жестокий, немилосердно-яркий свет, взрезавший веки хирургическим скальпелем, был электрическим. Кривясь, Чуб приоткрыла глаза. На груди у нее сидела шарообразная толстая рыжая кошка. Даша привычно вытянула пухлые губы в трубочку — кошка немедленно ткнулась в них носом и громогласно промурчала:
— Mon amour![3]
— И я тебя, доця, давай поаморкаю. — Чуб цемнула «дочку» в ответ и растянула губы в улыбке — рыже-пушистая любимица заменила ей солнце. — Маш, не помнишь, кто это сказал? Кошка — мохнатый будильник. Вот прямо про нашу Изиду Пуфик…
Маше будильник был и вовсе не нужен — она уже стояла посреди круглой комнаты Башни Киевиц — одетая, собранная, с чашкой свежесваренного, дивнопахнущего кофе в руках:
— На, пей. Нам через пять минут выходить.
— А что случится, если мы выйдем через шесть с половиной? — Даша всегда недолюбливала чрезмерную точность и страдала непреодолимой любовью к спорам по поводу и без оного.
— Пей. Я добавила туда алун-травы, против уныния, — Маша же Ковалева, напротив, спорить ужасно не любила, считая, что спорщицкий азарт слишком часто берет верх над желаньем сыскать беспристрастную истину.
Даша Чуб села, рыжая кошка плюхнулась на пол и вдруг выгнула спину и издала ряд резких, противных и требовательных звуков.
— Что с тобой, Пуфик?
— Можете считать, что сегодня весна, — сообщил им размеренный голос. Растянувшаяся на каминной полке белоснежная кошка Белладонна перевернулась на спину, сладко вытянула все четыре лапы и промурлыкала чуть теплее: — Сердечно поздравляю Вас, Ясная Пани Мария.
— С чем? — смутилась Маша. — И откуда весна? Сентябрь на улице…
— 7 число, — уточнила белая кошка. — День Рыжих. А это для Изиды — похуже весны.
— Спасибо тогда, — Маша с сомнением потрогала свои рыжие волосы.
— Еще хуже весны? — сделала всепонимающее лицо Даша Чуб. — Так ты не мамку сегодня амор? — склонилась она над Изидой. — Тебе, доця, кота подавай?
— Partie de plaisir,[4] — изрекла та, как обычно, по-французски. — Sans facon.[5]
— В День Рыжих, — пояснила Белладонна, — у Изиды всегда просыпается любовь к приключениям. А еще каждый год в сентябре она собирается похудеть… Но пока еще не собралась. Лучше возьмите ее с собой. Иначе сама увяжется.
Рассвет лишь начинал серебрить бледноватое городское небо, а две Киевицы, с нагрузкой в виде упитанного воротника на плечах, уже сидели на холодной скамейке во дворе дома на Стрелецкой, присоседившегося к белой стене Святой Софии Киевской. Приключенческий «амор» Изиды пришелся кстати — утро было холодным, зябким и долгим, и, если бы не пушистый воротник-грелка, Даша успела б продрогнуть до самых костей.
Сначала запели птицы, затем зашаркал метлой молодой ушастый дворник-студент, зашуршали колесами машины, заспешили на работу люди… А во дворе пятиэтажного дома ничего не происходило, и было все так же непонятно, зачем Город послал их сюда.
— И все-таки глупо, — не вынесла нарастающей скуки Даша. — По-твоему, если ты получила мужчину и ребенка, всю оставшуюся жизнь женщиной быть не обязательно? Вот именно из-за таких заблуждений и происходит половина разводов!
Маша нахмурилась. Однако у Чуб возникло паскудное чувство, что хмурится та по другой причине.
— Понятно, — скривилась Даша, — что твой Мир никуда от тебя не денется… потому что ты ведьма. Но, если хочешь знать мое мнение, ты никогда не состоишься как ведьма, пока не вытащишь из себя женщину.
— Ладно, буду тащить…
— Не напрягайся. Бессмысленно! — повысила голос Даша. — Знаешь, почему ты не веришь, что твой Врубель любил тебя?! И считаешь, что Мир тебя любит за красивую душу… Потому, что ты сама себя не любишь. И никогда не любила. А это как вера в Бога. Если ты сам атеист, то ни за что не признаешь чужую веру — истинной. Она всегда будет казаться тебе смешной, глупой, какой угодно — но не настоящей.