— Хочешь кофе?
Ральф огляделся вокруг, словно возвращаясь ото сна к яви. Полумрак заполнил комнату, бледный свет фонарей лился в распахнутое окно. Фигурка Долли, замершей на краю кровати, была похожа на точеную статуэтку: она сидела, обхватив руками колени, волосы укрывали плечи, изумрудные глаза поблескивали в темноте, как у кошки.
— С удовольствием, — ответил Ральф.
Он так и не сумел понять до конца, что же с ними происходит. И, бессознательно боясь искушать судьбу, решил ничего не предпринимать. Пусть все идет, как идет. Поспешные действия зачастую приводят лишь к ошибкам, исправить которые уже невозможно.
Но одно Ральф знал точно: никогда больше он не встретит такую женщину, в которой словно переплелись и перепутались два разных человека: слабый и сильный, маленькая девочка, ищущая защиты, и взрослая женщина, умеющая постоять за себя. Что ж, плыть против течения по бурной реке жизни, несущей всех нас, сложно. Силы быстро тают, и тебя либо прибивает к берегу, либо утягивает на дно. Поэтому лучший выход — вообще ничего не предпринимать и предоставить времени и судьбе найти верное решение.
Долли вернулась с серебряным подносом, на котором стояли две хрупкие фарфоровые чашки. Ароматный пар, с запахом корицы и гвоздики, поднимался над ними. Ральф сделал большой обжигающий глоток и, распробовав, удивленно покачал головой.
— Какая у тебя модель кофеварки? — спросил он, смакуя напиток.
— Вот эта. — Она протянула к нему узкие ладони и улыбнулась. — Я, представь себе, умею неплохо готовить. А кофе — мой коронный номер.
— Да ты просто чудо!
— Только никто об этом не догадывается. — Долли устроилась рядышком, щекой прижимаясь к плечу Ральфа. — Завтра я устрою тебе настоящий пир…
Она смешалась и замолчала. Кто сказал, что завтра вообще будет? Ральф может исчезнуть в любую минуту, так же неожиданно, как и появился. Пожелать спокойной ночи и уйти, оставив Долли в ледяном одиночестве, среди смятых простыней, еще хранящих запах их тел.
То, что он пришел, еще ничего не значило. Мгновенный порыв души или просто обжегшая изнутри страсть. А может быть, и жалость к женщине, проводящей ночи в слишком широкой для нее одной постели.
Долли прикусила губу, не решаясь взглянуть на Ральфа. А он как ни в чем не бывало пил кофе, такой спокойный и надежный, что казалось невозможным и подумать о том мгновении, когда за ним захлопнется дверь.
— Отличная идея. — Он аккуратно поставил чашечку на стол и откинулся на подушку. — Раз уж сам Кларк Гордон устроил нам каникулы, используем их с толком.
— Что ты имеешь в виду? — с замирающим сердцем спросила Долли.
— Ну, будем гулять с Тори, готовить вместе ужины. — Ральф привлек ее к себе. — Сходим в театр или на выставку. Что с тобой? Я сказал что-то не то?
— Нет, все замечательно. — Она посмотрела на него с нежностью и затаенной горечью. — У меня так давно не было каникул.
Долли так и не решилась задать вопрос, который волновал ее: а что потом? Отпуск быстро закончится, начнутся рабочие будни и… Она отмахнулась от этих мыслей, как от надоедливой мошки: впереди несколько чудесных дней, и нельзя позволить дурным предчувствиям омрачать их. Надо с благодарностью принять от жизни этот подарок и не ждать, что она скоро вновь расщедрится.
Ральф прав в том, что не стремится заглянуть в будущее. Уметь радоваться мгновению — великое искусство, и не каждый способен постичь его. Что ж, да здравствует коротенький праздник!
— Поцелуй меня, — прошептала Долли.
Только в объятиях Ральфа Она чувствовала себя уютно и спокойно, и беспокойство не терзало ее. Когда сильные и уверенные руки опускались на плечи, властным жестом привлекая к себе, все остальное теряло смысл. Чуткие пальцы скользили по коже, горячие губы прикасались к груди, спускались ниже, к впадинке пупка и туда, к сокровенному холмику, даря какую-то волшебную птичью легкость телу.
Это ни с чем не сравнимое наслаждение — растворяться, таять, как воск, в ладонях Ральфа; забывать себя, терять, погружаться в глубины блаженства и снова всплывать на поверхность, задыхаясь и всхлипывая от восторга.
Что могло иметь значение по сравнению с этой сладостью обладания и одновременно отдачи себя без остатка, с замедленным, как во сне, соединением двух половинок. Близость была настолько полной, что в какие-то секунды казалось невозможным разъединиться. Но вот Ральф отстранялся, в ее сердце вкрадывалась боль, и, словно почувствовав это, он снова склонялся над распростертым телом Долли, доводя ее ласками до изнеможения.