— В кафе были. Неплохо посидели, пригодились твои денежки.
И вот эта злосчастная пятерка снова лежит в моем кармане, а девушка, идущая через площадь, превратилась в другую; вот едет она на коне, склонившись к гриве, и волосы у нее красиво собраны на затылке…
— О чем размечтался? — услышал я голос Анджея. — Посмотри лучше, что внизу творится.
— Физзарядку, что ли, затеяли? — буркнул Павлицкий. — Поздновато…
В лагере действительно происходило что-то странное. Мы не сразу сообразили, что снизу нам подают какие-то знаки.
— Вроде машут нам, передают что-то, — сказал Анджей. — Попробуй разбери, чего им надо.
— Да они же без флажков! — скривился Павлицкий. — Не по уставу. Имеем полное право сделать вид, что не заметили.
— Ерунду порешь! — разозлился Анджей. — А мы что, по уставу загораем? Особенно вы — полдня тут торчите!
— Флажки же упакованы, — вспомнил я. — Придется так разбирать.
Это оказалось не просто. Мы с Анджеем взмокли, складывая буквы в слова, а Павлицкий сидел себе и посвистывал.
Вдруг внизу все разом перестали махать, и кто-то, похоже командир, вполне недвусмысленно дал знак нам спускаться.
— Кажется, влипли, — сказал Павлицкий. — Если сам командир взялся за дело, быть грозе. — Он встал и вытащил нож. Схожу за ветками. Анджей со мной, а ты, — сказал он мне, — просигналь, что возвращаемся.
— Почему это я? Сам, что ли, не можешь?
— Не могу, забыл, как сигналить «з».
— Я тоже не помню, — сказал я, что вполне соответствовало действительности.
— Тогда передай просто «идем», и все.
Я передал, и вроде без ошибки, во всяком случае, внизу разошлись, — значит, поняли. Но и я понял, что этот наш последний день кончится для нас не так хорошо, как начался.
— Мне этот лагерь вот где сидит, — ворчал Павлицкий, пока срезали и связывали ветки. — Слава богу, завтра конец… Паршиво здесь было…
— Ты ж говорил, еще б на пару дней остался, лучше здесь, чем дома.
— Это как кому. А я не создан для дисциплины, я человек свободный…
— Слушай, ты, свободный человек! Кончай работу! Хватит! — приказал Анджей. — Спускаемся.
Внизу встретили нас не очень ласково. Мы подошли к командирской палатке и сложили метлы у входа. Анджей раза два кашлянул.
Командир вышел не сразу, ничего нам не сказал и просвистел сигнал «становись». Командир наш служил во флоте и считал, что команда свистом лучший способ общения. По мне, так гораздо проще крикнуть: «Становись!» — и никому голову не нужно ломать, что это значит. Но командир думал иначе и настаивал на свисте, сигнализации флажками и разных прочих морских премудростях.
Все выстроились у флагштока. Павлицкий шепнул:
— Ну, сейчас начнется…
— Будет дело…
— Только уговор — держаться вместе, вместе не пропадем.
Я взглянул на Павлицкого: болван! Сам ведь виноват. Если б он не улегся загорать, я б, может, не заснул.
Ничего сверхъестественного, однако, не происходило. Командир сообщил, что работе конец и все свободны до ужина. Потом поверка и спуск флага. Первый отряд выкопает флагшток, второй ликвидирует кухню, а третий разрубит на дрова ворота. Затем прощальный костер. Утром подъем в четыре, в шесть — машина.
— Завтракать будем в городе, — добавил командир, — поезд в восемь. Все. Разойтись!
Но расходиться никто не думал.
— Я не понял, что будет делать четвертый отряд? Смотреть, как мы вкалываем? — спросил Юрек из третьего отряда.
— Товарищ командир! А с «метлами» как? — ляпнул вдруг Эдек Павлицкий, младший брат Яцека, и ткнул пальцем в нашу сторону.
Все посмотрели на нас, и надо сказать, любви в их взглядах не было.
— Слышь? — толкнул Павлицкого Анджей. — Повезло тебе с братиком.
— Я ему покажу метлы, — прошипел сквозь зубы Яцек.
Вопроса младшего Павлицкого командир как будто ждал.
— Старший отряд ночью в карауле. Последняя ночь — надо быть начеку. Да и гроза собирается. А с этими тремя… Не знаю… Какие будут предложения?
Тут Богдан из нашего отряда понял, что пробил его час.
— Это недопустимо, — начал он, с каждым словом воодушевляясь все больше и больше, — это недопустимо, чтобы три человека, да еще из старшего отряда, три часа…
— Что ты заладил: «три» да «три»… — прервал его Эдек Павлицкий. — Говори, что с ними делать, и побыстрее, времени жалко…
Богдана не любили именно за эти его речи. Не умел он говорить просто, всегда речь толкал. И в школе тоже. У директора нашего, что ли, научился? Были они у него на все случаи жизни, но никого, кроме самого оратора, не трогали. Вот и сейчас Богдан собрался заняться своим любимым делом, но Эдек быстро спустил его с небес на землю.