Я заметил, что Анджей как-то странно на него смотрит, то ли иронически, то ли презрительно…
— Сколько, говоришь, километров? Три? Плохо считаешь. Все двенадцать будет.
Мы удивленно переглянулись.
— Ты чего? — спросил я. — Откуда двенадцать? Ты куда собрался?
— А вы куда? В лагерь, что ли, со спокойной душой? Как ни в чем не бывало?
— А куда же еще?
Анджей не ответил, медленно пересек комнату и сел на кровать около девушки.
Слушая их короткий разговор, я чувствовал, что то, что делает Анджей, должен был и хотел сделать я. Ведь это же я хотел подойти к ней и спросить…
— Как думаешь, что с тобой случилось?
— Не знаю. Отравиться я не могла.
— Ты уверена?
— Да.
— Аппендикс у тебя на месте?
Девушка приподняла голову, оперлась на локоть.
— Я что-то не пойму…
— Операцию тебе какую-нибудь делали?
— Нет.
— Главное — не пугайся. Но если это аппендицит или что-нибудь в этом роде, то дорога каждая минута.
— А это само не пройдет?
— Вряд ли… Только не волнуйся. Лежи спокойно.
— Я лежу…
Анджей встал.
— Значит, так. Она лежит, потому что больна. А мы-то чего сидим, как олухи, чего ждем?
— Может, врача можно где-нибудь найти? — спросил я.
— Сдурел? — закричал Яцек. — Ночью? Под дождем? До города двенадцать километров.
— Тем более что врач тут не поможет, — начал Богдан, — ей в больницу надо, если это аппендицит…
— Молодец! Все правильно понимаешь. Только больница к ней сама не придет.
Старик стоял в дверях и ловил каждое наше слово.
— Легко сказать — больница. На чем ты ее повезешь?
Анджей не ответил Яцеку, он смотрел на меня.
— А ты как считаешь?
— Не знаю… Наверно, возвращаться надо, мы же уезжаем завтра… — услышал я свой голос. Вдруг меня осенило: — Слушай, в шесть за нами машина придет. Сообщим в больницу около семи. Это выход! Успеем раньше лесника!
— Вот бы хорошо! — обрадовался старик.
Анджей подошел ко мне.
— А что до семи еще десять часов — это, по-твоему, мелочь? А если поздно будет?
Я зачем-то повернулся к девушке.
— Ты как думаешь, выдержишь? — пробормотал я.
Она молчала. Старик тоже. Потом она как-то странно посмотрела на меня, как-будто на моем лице могла прочитать ответ на вопрос.
— Ядзя, ну как? — спросил старик.
Тишину нарушил Анджей. Он подошел к столу и взял мой фонарь.
— Идешь со мной? — спросил он Богдана.
Меня удивило, что он обратился к Богдану, но потом я понял, что с него он просто начал. И все-таки почему с Богдана? Тот молчал.
— Яцек, ты?
— Да пойми ты, надо в лагерь идти, наверняка нас уже ищут.
— Все правильно, потому и жалко каждой минуты. Кто со мной?
«Почему он меня не спрашивает, крест на мне поставил? — мучился я. — А может, уверен, что я сам вызовусь?»
— Вещи мои заберите, догоню вас на вокзале… — Анджей посмотрел на часы и вышел в сени.
— Нельзя ночью одному! — всполошился старик. — Горы, граница рядом… Заплутаешь!
— Подожди! — крикнул я.
— Идешь, Марек?
— Да, подожди! Давай еще подумаем, ведь…
Хлопнула дверь.
Мы молчали. Слышен был шум дождя и далекие уже громовые раскаты. Я поймал себя на том, что считаю секунды между вспышками молний и ударами грома, который гремел где-то в горах, за границей.
Неожиданно заговорила девушка. Она приподнялась, села на кровати.
— Дед… Он ушел? Одного отпустили?
Старик молча подошел к кровати, подал ей стакан чая. Она пила медленно, долго.
Время шло. Павлицкий стоял у окна и смотрел в него так внимательно, как будто там что-нибудь было видно. Я сел к столу, а Богдан тихо ходил по комнате. Потом вдруг обратился к девушке.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он и сам же ответил, будто боясь услышать от нее что-то другое: — Получше немножко? Ну и хорошо…
Часы на стене тикали слишком громко. Раньше я этого не замечал.
— Сопляки… — тихо сказала девушка.
Маятник мерно качался. Гирьки часов перемещались на своих цепочках, одна вверх, другая вниз, но движения не было видно, просто в какой-то момент каждая из них оказывалась в другом месте, не там, где раньше.
Девушка снова впала в беспамятство. Лицо ее стало мокро от пота, боль накатывала волнами. Мне казалось, я чувствую, когда ей особенно больно. Старик молча сидел возле нее, повесив голову.
Мы сгрудились у стола. Тишина становилась невыносимой.
— Полтора часа прошло… — сказал я шепотом. — Сколько он мог пройти? Дождь кончился…