Если же она откажется, ей придётся уйти из аббатства, — а уходить ей некуда.
Переодевшись, она убрала в тайник кинжал. Охотничью одежду сложила туда же, закрыла крышку, сунула ящик в лопухи. Теперь можно и в монастырь…
— Ай!..
Палка ударила её по макушке — впрочем, несильно.
— Ты труп, — сказал магистр Фрэйн. — А знаешь, почему?
— Конечно, знаю, — огрызнулась Найви. — Если при каждой встрече бить кого-то по башке, то рано или поздно он станет трупом.
Она выпрямилась. Старик-алхимик опёрся на клюку, которой он стукнул Найви. В другой его руке был фонарь.
— Трупом ты станешь не поэтому, — угрюмо возразил магистр, — а потому, что шляешься в лесу на ночь глядя.
Найви потёрла макушку. Со стариком лучше не спорить… особенно когда он с клюкой.
Жизнь-то он ей спас, а вот от собственной вредности спасти запамятовал.
Найви знала, что именно магистр привёз её в аббатство, хотя сама того не помнила: она ведь спала. Забылся и день, когда она лишилась семьи — лишь образы в памяти остались.
Но Найви помнила песню.
Когда родители пели, она была без сознания, но песню каким-то образом слышала. Та спасла её ценой жизней отца и мамы — Найви знала это отчётливо… Вроде не должна была знать, но знала.
Иногда ей снился сон: она стоит на поляне рядом с мёртвыми родителями, а на неё глядит женщина с зелёными глазами и волосами, похожими на огонь.
От взгляда женщины Найви всегда просыпалась.
В каком-то смысле ей повезло — она была слишком мала и быстро оправилась. Но в первые недели в монастыре взбиралась на башни, смотрела в небо и ждала, что за ней прилетят. Да и потом, спустя месяцы, в стонах вьюги ей слышалось хлопанье крыльев. Едва не сбивая монашек, она мчалась к окну, но за ним кружился снег — и Найви, сколько ни всматривалась, ни разу не увидела зверокрылов.
Айрины не прилетели. На летающие острова её никто не забрал.
С жизнью в аббатстве Найви свыклась, почти забыв, что она дочь фьёрла. Но в лесу ей было лучше, чем в келье, а священным текстам она предпочитала уроки магистра. Если бы тот позвал Найви жить с ним, она запрыгала бы от счастья.
Но магистр её не звал.
— Опять в лес понесло… — проворчал он. — Нормально жить не можешь!..
— В послушании и молитвах? — фыркнула Найви.
— Молитвы не вредят, если их не навязывать.
Её кольнул протест:
— Ну и много ли полезного совершили монахини, молясь с утра до ночи?
— Дали тебе приют.
Найви понурилась: с этим не поспоришь…
— Что там у тебя? — алхимик взглянул на склянку в её руке.
— Цветочное масло…
— С древоцвета?.. — старик чуть за голову не схватился. — Найви, разрази тебя гром!.. Ты хоть знаешь, что яд пчеложука убить может?!
Но Найви лишь отмахнулась:
— Скорее мыши начнут петь, чем пчеложук меня ужалит.
— Твоё счастье, что мне восьмой десяток пошёл, — в сердцах выдохнул алхимик, — а не то выдрал бы тебя прямо здесь…
— А я бы к вам больше не пришла, — весело отозвалась Найви.
Тут магистр вдруг задумался, потом сказал:
— Иди за мной.
— Вы же не собираетесь…
— Выдрать тебя? Уже не поможет — раньше надо было драть, причём каждый день. Тут такое дело… Буря хворает, — он прошёл к сараю, и Найви помогла открыть дверь. — Думаю, это ушной клещ.
За порог влилось серебро луны, блеснули вилы. Буря всхрапнула в стойле — она не спала: может, просто дремала. Магистр поднял фонарь, и плясавший за стеклом огонёк исказил тени.
— Всё головой трясла, будто насекомых отгоняла, — старик посторонился, пропуская Найви к стойлу. — И голову между передних ног прятала. Я думал, из-за солнца, а потом смекнул, в чём дело.
При виде гостей лошадь мотнула головой. Найви с жалостью смотрела на Бурю. И зачем её так назвали — нрав у кобылы был самый покладистый…
Коснувшись её мягкой гривы, Найви подумала: «Всё хорошо… Тебе ничто не грозит… Бояться нечего…»
Буря ещё разок всхрапнула и смиренно легла: Найви нагнала на неё сон.
— Спасибо, — бормотнул магистр, — а то б промаялась всю ночь, — немного помедлив, он с лёгким трепетом спросил: — И как ты это делаешь… мысли ей, что ли, передаёшь?..
Найви беспечно пожала плечами: ей-то казалось, что ничего странного в её действиях нет.