– Какое же имя этой яблоневой ветки?
– Оно хорошо вам известно – это герцог Людовик Орлеанский, родной и единственный брат короля Карла Шестого.
Карл Валуа хотел было что-то сказать, но не мог. Все пересохло во рту. Он догадывался, какое она назовет ему имя. Хотел верить в это…
– Об этом сказал мне Господь – и об этом я пришла известить вас, благородный дофин, чтобы укрепить и сделать сильным для борьбы.
Помолчав, он улыбнулся:
– Спасибо, Жанна.
Король отвернулся к окну. Бывает так – боишься ты чего-то больше смерти, например – встречи, и паника охватывает тебя при одной только мысли о ней. А потом, когда все позади, комок подступает к горлу и слезы счастья душат тебя. Ему нужно было несколько минут: забыв о взволнованных придворных, глядя в ночь, побыть одному. Справиться с чувством. Потом они вернутся к остальным. Вместе с Жанной… А за окном был март. Холодный март. Черные башни замка Кудрэ, открытые отсюда, как на ладони, прорезали синее вечернее небо. Стелились до горизонта леса. И широкой змеей, в лунном потоке, серебрился приток Луары, задумчивая и медлительная Вьенна.
Часть первая. Смутные времена
В канун дня святого Мартына (10 ноября 1407 года по юлианскому стилю. – Прим. авт.), около двух часов пополуночи, августейшая королева Франции разрешилась от бремени сыном, в своем Парижском дворце, что подле заставы Барбетт. Дитя сие прожило недолго, и близкие короля едва успели наименовать его Филиппом[4] и окрестить его малым крещением во имя Святой и Неделимой Троицы. Вечером следующего дня придворные господа отвезли тело в аббатство Сен-Дени, в котором, сообразно обычаю, были зажжены все светильники, и погребли его рядом с братьями в часовне короля – деда его, повелевшего служить там две обедни в день. Преждевременная кончина сего дитяти погрузила королеву в глубокую скорбь, и все время после родов она провела в слезах. Светлейший герцог Орлеанский, брат короля, часто навещал ее и пытался смягчить ее страдания словами утешения. Но в канун дня святого Клементия (23 ноября, иначе говоря, через 13 дней. – Прим. авт.), после того как он весело поужинал с королевой, против его особы было совершено ужасное, неслыханное и беспримерное преступление.
Герцог Жан Бургундский прошелся вдоль длинного стола – здесь лежало оружие. Оно украшало и стены: копья и алебарды, точно для битвы, скрестились друг с другом; укрывали грубый камень щиты разной формы, с выцветшими гербами. Но именно слаженный из дуба стол представлял собой клад смертоносного оружия. Двуручные мечи в два, а то и в три локтя длиной; кинжалы всех мастей – для простых воинов, грубые, чтобы, не задумываясь, кромсать живую плоть, и для благородной знати, усыпанные каменьями, дабы красоваться перед дамами; топоры и секиры; цепы и булавы; несколько ятаганов, милостиво подаренных герцогу султаном Баязидом во время плена. Все это громоздилось на столе в оружейной зале, сверкало и переливалось в отсветах факельного огня, рассыпая кругом зловещие лучики.
– Ты выследил его? – не оборачиваясь к слуге, стоявшему за его спиной, спросил герцог.
– Час назад он прибыл во дворец Барбетт, мессир. – Лицо говорившего от уголка левого глаза до подбородка пересекал тонкий серповидный шрам.
Герцог усмехнулся:
– В спальню королевы?
– Уверен в этом.
– Женщины любят моего кузена… – Он задумчиво смотрел на оружие. – Очень любят. Но однажды это подведет его.
Герцог трепетно, с тайной страстью, провел пальцами по лезвию одного из коротких мечей, заостренному, отточенному с обеих сторон, какими предпочитают пользоваться в больших городах и на проселочных дорогах ночные охотники за звонкой монетой.
– Какая роскошь, мой добрый Жак. Это жало – само совершенство. – Проведя рукой по лезвию меча, герцог задумчиво улыбнулся. – Три дня назад королева и герцог Беррийский так любовно мирили нас. Мне пришлось причаститься с ним одной облаткой и обменяться медальонами. Весь Париж ликовал, когда узнал об этом – как же, столица избежала войны! Мне это на руку. После нашего примирения он перестал ездить по Парижу в окружении целой армии. Сколько было человек с ним сегодня, когда он приехал во дворец Барбетт к королеве?
– Его сопровождали два рыцаря.
– Вот даже как… А что, если он сейчас решает, где и когда напасть на меня? Если его беззаботность – только желание меня обмануть?
– Не думаю, мессир. Он от природы беспечен, как беспечны все красавчики и сластолюбцы.
4
Аббат Клод де Вилларе, живший в XVIII веке, в своей «Всеобщей истории Французского королевского дома» сообщает, что в среду 10 ноября 1407 года «в два часа пополуночи» королева Изабо родила ребенка, «умершего в тот же день и отвезенного вечером в Сен-Дени». Но вот странность: в первом издании этого труда, в 1764 году, ребенка зовут «Филипп». А шестью годами позже, в издании 1770 года, «Филиппа» заменяет девочка «Жанна». В третьем издании, в 1783 году, второе утверждение повторяется и вновь возникает строка: «Жанна, прожившая всего лишь один день». Откуда такая неразбериха? Тем более что дело идет о королевской семье! А далее ее вновь заменяет «Филипп». Таким образом, «Филипп» и «Жанна» несколько раз сменяют друг друга в одном из самых важных документов королевства, но за давностью времени уже трудно определить причины, двигавшие историками.