В этой идеальной системе не было места только одному: воспитанию дочери. Единственное, что Маргарита Львовна пыталась привить ей, так это собственный рационализм. Но к Маше он почему-то не прививался, хоть тресни. Маргарита Львовна с раздражением замечала, как Маша в десятый, двадцатый, сотый раз перечитывает любимую книжку («Почитала бы что-нибудь нужное!»), часами, высунув от усердия кончик языка, лепит из пластилина мелких зверушек, деревца с крошечными листиками и микроскопическими ягодкам («Какое ерундовое занятие!») или перевешивает со стенки на стенку внушительную коллекцию маленьких рисуночков, прикрепляя их к обоям булавками («Бессмысленная трата времени! И обои портятся!»). Хотя Маргариту Львовну так и подмывало положить конец Машиному неразумному времяпрепровождению, она ограничивалась замечаниями. От военных действий ее удерживало чувство вины – за то, что слишком занята собой и своей карьерой; что общение с дочерью сводится к вопросу: «Уроки сделала?», а готовка – к тому, чтобы бросить в кипящую воду сосиски или пельмени; что ей недосуг, да и неохота, проверять эти самые уроки и уж тем более выслушивать Машины рассказы про одноклассников и учителей. Перед собой Маргарита Львовна оправдывалась, что пристроила дочь в элитную школу, где об ее образовании и воспитании авось да позаботятся, и выговорила себе право уходить с работы не позже шести, а по пятницам возвращалась домой даже раньше Маши.
Как раз в пятницу, три года спустя после того, как Маша впервые отправилась на каток в вечернюю группу, Маргарита Львовна размеренно шагала к дому с кейсом в одной руке и пакетиком из мини-маркета в другой. Она намеревалась порадовать Машу жареной картошкой. Вообще-то, она терпеть не могла мыть и чистить неровные клубни и отваживалась на такой подвиг не чаще одного раза в квартал.
В лифт вместе с ней вошла женщина в расстегнутой куртке и свитере под горло, лишенном всякого фасона, с нелепым рисунком – явная самовязка. Маргарита Львовна успела подумать, что одеваться так, будто на дворе середина прошлого века, смешно и что среди ее знакомых таких людей нет, и в тот же миг осознала, что эту женщину она как раз знает.
– Ой, здравствуйте! Вы ведь Машина мама? Я как раз к вам.
– Здравствуйте, э-э-э… – Маргарита Львовна напряженно вспоминала, как зовут громкоголосую тренершу из спортивной школы.
– Тамара Витальевна, – напомнила та, – можно просто Тамара.
– Вы к Маше, наверное? Но ее еще…
– Нет, я именно к вам, – веско произнесла Тамара Витальевна. – Очень хочу с вами побеседовать. Не слишком отвлеку?
Маргарита Львовна едва заметно помрачнела, будто по лицу ее пробежала тень от облака. Однако ответила вполне любезно «да-да, заходите», извинилась, что ей надо «быстренько приготовить обед», и попросила тренера подождать в комнате, чтобы сражаться с картошкой без свидетелей. Неуклюже ворочая ножом – из-за отсутствия сноровки и из-за маникюра, который старалась беречь, – она мысленно костерила глазки, которые не желали выковыриваться, и эту тренершу, по чьей милости вынуждена была торопиться. Но из-за спешки картофелины сделались еще более непослушными, и воевала она с ними дольше обычного – за это время можно было бы действительно соорудить что-нибудь соответствующее гордому наименованию «обед». Наконец, кружки неравномерной толщины были свалены на сковороду, Маргарита Львовна включила конфорку и направилась в комнату, где терпеливо сидела незваная гостья.
– Быстро вы с готовкой справились, – учтиво сказала Тамара Витальевна.
Маргарита Львовна независимо повела бровью (дескать, справляться быстро с чем угодно – для нее обыденное дело) и опустилась на вертящийся стул у компьютерного столика.
– Итак? Я вас слушаю.
Тамара Витальевна смущенно кашлянула в кулак. Перед этой ухоженной дамой с безупречными ногтями и строгой, как у политика, прической ей стало неловко за свои красноватые шершавые руки и видавшие виды тренировочные штаны, усеянные катушками. Тем не менее начала она уверенно:
– Помните, я когда-то вам про Машу говорила, что ей бы надо профессионально кататься? В специализированную школу идти? – По лицу Маргариты Львовны непонятно было, помнит она об этом или нет; тренер продолжала: – Так вот. Я-то с самого начала заметила, какая она способная. И теперь я вам с полным правом могу сказать: она талант. Настоящий талант! Золото, а не девочка! Как будто родилась в коньках, ей-богу. Тренируется любительски, а может чуть не с первого раза освоить такое, на что у других уходят недели, месяцы!