— Поехали!
— Куда? — отозвался шофер.
— Не знаю, — буркнул Дима. — Куда глаза глядят.
Садово-Спасская, Садово-Кудринская… Дима поглядывал на осенние улицы из окна машины.
Когда-то он любил гулять по Садовому. Когда был студентом, нищим, веселым вечно голодным студентом. Пятнадцать лет назад. Однажды он обошел Садовое от и до. За какое-то там рекордное время, на спор. Гарик Маркин выставил на кон пять бутылок розового крепкого. Потом они его выжрали вдвоем, все пять бутылок. У Димы ноги гудели от усталости, у Гарика — башка. С перманентного похмела, вестимо.
Вот здесь, наверху, была «Диета», они сидели там, в маленьком замызганном кафетерии, на подоконнике, выдаивали бутылку за бутылкой. Купили сырных палочек на какие-то гроши. Сырные палочки были еще крепче, чем «розовое». Мрамор. Не разгрызешь. Ничего, разгрызали…
Где теперь Гарик? На Земле обетованной. Где эти «Диеты»? Вместо них, вон, за окном, — вывески супермаркетов и ночных клубов. Где розовое крепкое? Кануло в Лету.
Дима, ты старый. Ты стал старым. Ты еще урони скупую стариковскую слезу, предаваясь сладостным воспоминаниям! Никто не виноват в том, что там, тогда, пятнадцать лет назад, тебе было хорошо, а сейчас хреново. То есть как — никто не виноват? Ты и виноват. Ты сам, и никто другой.
— Дмитрий Андреич, — решился охранник Владик. — А как же дорога-то железная? Никите везли — и отдать забыли…
Черт! Дима оглянулся назад, на груду разноцветных коробок. В самом деле, он забыл о подарке.
— Может, вернемся? — предложил шофер.
— Нет, — отрубил Дима.
Он терпеть не мог возвращаться. Не умел возвращаться — ни в главном, ни в мелочах. Возвращаться — последнее дело, дурная примета, заранее проигранная партия. За забытой вещью не возвращайся. К женщине, которую оставил, да пожалел об этом, — не возвращайся. В те края, где было хорошо когда-то, — не возвращайся.
Закон. Единственный закон, который он ни разу не нарушил.
Он нарушил его сейчас, впервые. Решение пришло мгновенно и неожиданно.
— Знаешь, куда вези? Помнишь, где наша графиня обретается? Вчерашняя?
— А как же, — рассмеялся шофер.
— Вот, давай туда, — распорядился Дима. — У нее там паренек бегал… Смешной. Вот мы ему и подарим.
Почему он так решил? Он вспомнил эту женщину, растерянную, невыспавшуюся, вспомнил ее глаза, ее слова, обращенные к матери: «Мама, это правда? Что же ты молчала, мама?»
Это его, Димина, вина. Бесцеремонно, по-хамски вторгся в чужую жизнь. Ну и что? Он перед столькими виноват. Что, у всех просить прощения? Жизни не хватит.
Дима вышел из машины, остановился у подъезда панельной четырехэтажки. Кивнул Владику — тот принялся выгружать из машины пестрые коробки.
— В дом вносить, Дмитрий Андреич? — Охранник уже подошел к подъезду, держа в растопыренных руках груду коробок.
— Подожди, я тебе дверь открою. — Лет сто он не открывал никому дверь, это перед ним, перед Димой, двери распахивали. — Входи, — добавил он, посторонившись. — Квартиру помнишь?
Он вошел вслед за охранником в сумрачный подъезд. И остановился тут же, глядя во все глаза на Нину.
— Здравствуйте, — сказала Нина, выжав половую тряпку. — Вы снова к нам?
Она стояла на лестничной площадке между первым и вторым этажами. Швабра… Ведра с мыльной водой… Дима перевел взгляд на ступени лестницы. Влажные ступени матово поблескивали. Надо же! Значит, она еще и лестницы моет, бедняга. Посудомоечной ей мало…
— Вы к нам? — повторила Нина, наматывая тряпку на швабру.
— К вам, к вам. Давай неси наверх коробки. — Дима подтолкнул Владика в спину.
— Это что? — Нина проводила охранника взглядом. — Кому?
— Сыну вашему, — пояснил Дима, все еще стоя внизу и глядя на Нину снизу вверх. — Это ведь сын был? Вчера, на кухне?
— Внук, — парировала она со злым вызовом.
— Ну, зачем вы так? — усмехнулся Дима, медленно поднимаясь по скользким мокрым ступеням. — Я просто уточнил.
— Я знаю, я иногда на все пятьдесят выгляжу. — Она торопливо заправила под косынку выбившуюся прядь. — Когда три ночи подряд без сна.
— Когда три ночи без сна, я тоже на «полтинник» тяну, — хмыкнул Дима. Теперь они стояли рядом возле ведер с водой. — Это железная дорога. Сыну вашему. Как его зовут?
— Вовка.
Нина прятала глаза, стараясь отвернуться от него, отойти подальше, в тень. Взяла швабру, принялась драить лестничную площадку. Только бы он не смотрел на нее, ненакрашенную, усталую, в этой косынке, в этом дурацком комбинезоне спецназовском, на три размера больше, чем нужно, купленном по дешевке у пьяненького отставного вояки.