Костя воспринял этот факт как личное оскорбление. Ни в чем не знают меры, сукины дети! Ладно бы, лепили «Аннушке» на бока рекламу какого-нибудь безобидного «вимбильдана» или добропорядочно-нейтрального «Кодака»! Нет, они уже до памперсов добрались, нечестивцы! Так и до «тампаксов» — рукой подать… Костя представил себе страдалицу «Аннушку», оскверненную рекламой дамских прокладок, и снова чертыхнулся в сердцах.
И тут же пристыдил себя. Он шел в церковь, спешил к обедне. Церковь была уже совсем рядом, она стояла у изножия бульвара, а он, Костя, примерный прихожанин, истовый в вере, усердный в молитве, осмелился богохульствовать, поминая чертей в полушаге от храма!
Костя перекрестился трижды, отгоняя от себя тень искусителя. Войдя в ворота, он щедро одарил милостыней юродивых. Деньги на подаяние ему регулярно выдавала жена. На подаяние и на карманные расходы. Костя обычно шутил, принимая из Нининых рук ежедневную мзду: «Так… Это — милостыня юродивым… А это — милостыня мне. Поделим по-братски!»
Он давно свыкся с положением приживалы в собственной семье, с незавидной ролью нахлебника при жене-кормилице. Разумеется, смутные угрызения совести посещали его изредка, но Костя гнал их взашей, твердя мысленно: «Я попробовал работать. Я сделал все, что мог. Не вышло. С меня взятки гладки».
Эта скотская новая жизнь напоминала ему огромный шумный людный рынок. Вселенское торжище. Все поделились на торгашей, покупателей и воров-карманников. Торгаша из Кости не вышло. Покупать Косте не на что. И карманника из него не получится — воровать не умеет. Все. Здесь ему места не было. Костя ехал с ярмарки…
Но нужно же было чем-то заполнить жизнь! Он не желал коптить небо. Он должен был, обязан был найти для себя нечто, способное сделать его существование осмысленным. С полгода он метался в поисках этой высокой цели.
Для начала Костя вступил в ряды какой-то ультрарадикальной партии, но бежал оттуда тотчас, с ужасом сообщив жене, что они там все «голубые» или «красно-коричневые». «Слава Богу, — вздохнула Нина с усталым облегчением. — Я все равно не смогла бы оплачивать такие членские взносы…»
Костя выцыганил у нее полтинник и вступил в аполитичную и гетеросексуальную Партию любителей пива, но вскоре покинул и ее. «Боишься спиться?» — поинтересовалась жена. «Там скучно, — пояснил Костя. — И потом, я пиво не люблю. У меня от него изжога».
Жизненная цель и истинное призвание были обретены Костей внезапно. Однажды, спасаясь от проливного майского дождя, Костя забрел в церковь. Слоняясь там в потемках, пережидая ливень, Костя подошел к церковному календарю… Боже всемилостивый! Оказывается, Костя вошел под эти своды в день своих именин.
— Это знак, — прочувствованно говорил он в тот же день Нине. — Пойми, это рука провидения! Я грешил, я жил бесцельно, бессмысленно, полжизни насаждал идеологию безбожников. Антихристов!
— Это ты о чем? — спросила Нина, торопливо собирая сумку, готовясь к ночной смене. — О научном коммунизме, что ли?
— Вот именно! Я должен отмолить грехи. Твои и мои. Ты, дорогая моя, тоже ереси служила…
Так они и жили теперь. Жизненные задачи были распределены раз и навсегда. Нина мыла подъезды, мерзла на осеннем ветру у газетного лотка, гремела тарелками в посудомоечной, а Костя отмаливал их общие грехи. Костина миссия была высока и многотрудна, Нина решала задачи житейские, земные. Костя отвечал за величие духа, Нина — за презренный быт.
Итак, Костя вошел в церковные ворота. Раздал подаяние. Замер у входа в храм, содрал с головы кепчонку, перекрестился истово и ступил наконец под священные своды.
До начала службы оставалось еще около получаса. Костя купил три свечи у церковной служительницы, стоявшей у свечного ящика, и неодобрительно покосился на пергидрольную блондинку, подошедшую к ящику следом за ним. «Платком бы голову покрыла, прежде чем в храм войти, — подумал он раздраженно. — Тоже мне прихожанка! Ни черта не… Свят, свят, свят, что это я чертей поминаю сегодня?»
Блондинка между тем протянула служительнице деньги, глянула на нее и ахнула, узнав.
Костя отошел в сторону, сжимая свечи в ладони. Конечно, узнала. Как не узнать! Служительница, стоявшая за свечным ящиком, была в прошлом известной актрисой. Свою судьбу бывшая лицедейка выстроила размашисто и ярко: бурная молодость, зрелость, проведенная в творческих метаниях и любовных испытаниях, и вот теперь шикарный финальный аккорд: монашеский черный плат, свечной ящик, скорбно поджатые губы.
«Перетрахала пол-Москвы, — бурчал про себя Костя, ставя свечку у иконы, — выпила цистерну водки, теперь грехи замаливает. Тоже роль играет. Блудодейка!»