— Я лучше на заднее. — Она улыбнулась ему просительно. — Подремлю, пока едем.
Дима молча открыл заднюю дверцу, рассматривая Нину исподтишка.
Она повернулась к нему, прежде чем сесть в машину. Красивая женщина! Какая красивая, кто бы мог подумать!
— Он меня немножко подкрасил, — сказала Нина смущенно, все еще придерживая пальцами затейливо уложенные, поднятые вверх пряди. — Глаза подвел, губы… Как это называется? Визаж?
— Что ты в них вцепилась? — рассмеялся Дима вместо ответа, осторожно отводя Нинины руки от ее волос.
— Так ветер! Видишь, какой ветер? Такая прическа, жалко ее терять.
Дима все еще держал ее руки в своих ладонях. Она не отнимала рук. Она, не терпящая чужих прикосновений, даже Костиных — с некоторых пор… Еще недавно ей казалось — она вымерзла изнутри. Ничего не осталось, никаких надежд, никаких мечтаний, кроме желания выспаться. Спать неделю, не просыпаясь. Все, предел желаний. Больше она ничего не хочет. Женщина в ней давно умерла. Так ей казалось еще совсем недавно…
— Поехали? — спросила она наконец и осторожно высвободила свои пальцы из его руки. — Я подремлю… — Она устроилась поудобнее на заднем сиденье, откинув голову назад, стараясь при этом не повредить прическу.
Дима молча кивнул. Он все понял верно. Все оценил: ее взгляд, ее смущение, тревогу и радость.
Он и сам был в смятении. Он привык иметь дело с другими женщинами. Они были разные — добрые и злые, сумасбродные и покладистые, умные и не очень. Но с ними было проще. Он почти всегда знал, что и когда им сказать, как завоевать, как удержать при себе и как с ними расстаться. Они были разными, его женщины, но они были предсказуемыми. Предсказуемые — вот верное слово. Он заранее знал, что они сделают в следующий момент.
А Нина? Поди попробуй угадай, что она выкинет через минуту! Что скажет, как поступит. Стра-анное создание… То иголки выпустит, как еж, то вдруг — мягче воска.
Он притормозил у цветочной лавки, оглянулся назад, — Нина сидела с закрытыми глазами, блаженно улыбаясь.
— Эй! — окликнул он ее негромко. — Спишь, что ли?
Она покачала головой, не открывая глаз.
— Я сейчас. — Он выбрался из машины, на ходу доставая бумажник.
Вошел в магазин, выбрал розы, темно-красные, того же сорта, что и роза, которую несколько дней назад он положил на крышу своей машины.
— Сколько вам? — Молоденькая продавщица улыбнулась ему кокетливо. — Пять? Семь?
— Семнадцать. А как называется этот сорт?
— «Королева Марго». — Она доставала розы быстро и ловко, не боясь уколоться.
— «Королева Марго»? — переспросил Дима, отсчитывая деньги. — В честь книжки, что ли? Чего так назвали невесело? Им же там всем котелки посшибали с плеч в итоге…
— Зато какая любовь была, — вздохнула продавщица, заворачивая букет в целлофан. — Настоящая любовь всегда плохо кончается.
— Вам, детка, не цветы продавать — трактаты строгать по философии, — хмыкнул Дима, идя к дверям. — Ладно, пойду представлю «Королеву» графине.
Он забрался в машину, сел за руль и повернулся к Нине.
Она спала. Безмятежно и крепко. Сидела, откинувшись на спинку сиденья, чуть свесив голову набок.
— Эй! — Дима легонько похлопал ее по руке.
Нина даже не шевельнулась. Да-а…
Он ехал по вечерней Москве, поглядывая в зеркальце на спящую Нину. Полосы неонового света ползли по ее лицу, она полулежала-полусидела в неловкой, забавной позе, свесив голову на плечо.
— Графиня! — окликнул ее Дима, подъезжая к ярко освещенному особняку. — Подъем!
Какое там… Пушками не разбудишь!
Дима с тоской смотрел на подруливающие к особняку авто с дипломатическими номерами, на нарядных, ухоженных дам («Моя не хуже!») и их спутников, идущих к парадному входу. Какого-то седенького старичка везли на инвалидной каталке. «Осколок империи! — Дима усмехнулся про себя. — Еще Керенскому поди лапку жал… Сто лет в обед, а туда же — сигара в зубах. Силен!..»
Из чрева белого «линкольна» выскочил и резво двинулся к ступеням крыльца, небрежно кивая то вправо, то влево, знаменитый кинорежиссер, миссионер, спаситель Отечества, сердцеед, душе вед…
Дима подавил вздох сожаления, провожая любимца муз и баловня судьбы восхищенным взглядом. Хорош! Поседел, похудел, барственен, вальяжен… Был бы шанс познакомиться, если бы… Дима оглянулся назад. Если бы не его Спящая красавица.
Будить ее Дима не решался. Может быть, впервые он понял, оценил в полной мере, как она там устает, ломаясь на своих десяти работах, как выматывается…
Она спала, запрокинув голову, дыша ровно и чуть слышно, трогательно, по-детски сложив руки на коленях. Дима снова взглянул на особняк. Толпа перед домом стремительно редела.