Димыч, однако, не стал спорить по существу, зато принялся цепляться за частности:
— Но и на войне бывает суд. Военный трибунал. Сначала дают слово подсудимому, потом оглашают приговор…
— Еще скажи, что разрешают последнюю сигарету перед смертью выкурить, — хмыкнула я.
— Ну и это тоже, — подтвердил Димыч, оказавшийся ко всему прочему еще и крупным специалистом по военно-полевым судам.
— Маоист не курит, — поспешила я разочаровать его. — Здоровье бережет.
— А это неважно.
— Ну и что ты предлагаешь? Оставить все как есть? Пусть он там лопает мои припасы, так, по-твоему? — У меня даже слезы из глаз брызнули.
— Нет, не так, — замотал головой Димыч. — Я предлагаю подняться в квартиру, выслушать твоего… Ну, короче, предателя. И только после этого вынести ему приговор по всей строгости закона. Заодно и пожрем. Как тебе мой план?
— Ну просто стратегический, — пробормотала я, слегка поостыв. — Ладно уж, пойдем. Только официально предупреждаю: не вздумай его защищать!
— Да чтобы я защищал такого гада! — Димыч в горячке даже кулаком себя в грудь стукнул. — Провалиться мне на этом самом месте!
— Ну хорошо, ловлю на слове, — устало вздохнула я и побрела к подъезду, порог которого я еще недавно переступала по нескольку раз на дню. С тяжелыми авоськами, но легким сердцем. Стоит ли уточнять, что теперь все было в точности наоборот.
Дверь я открыла своим ключом, завалявшимся в кармане. Чертыхнулась, споткнувшись о Маоистовы башмаки, разбросанные по всей прихожей. Димыч за моей спиной тоже ругнулся, только немного покрепче, потому что в темноте стукнулся затылком о притолоку. Ничего, в другой раз повнимательнее будет, а то привык, понимаешь, к профессорским апартаментам.
На шум из кухни выбежал Маоист. В трусах, майке и шлепанцах на босу ногу. Поправил очки на переносице и радостно изумился:
— Надя, это ты? Ну наконец-то! А то я так волновался!
Он волновался! Надо же! Прямо с лица спал!
— Куда ты запропала? — засуетился он вокруг меня. Даже тапки подал, чего за ним сроду не водилось. — А это кто? — наконец заметил он Димыча.
— Мой боевой товарищ, — отрекомендовала я Димыча Маоисту. — А это… мой бывший муж.
— Очень приятно, — раскланялся Димыч, все еще потирая шишку на затылке.
После чего Маоист на меня этак смущенно зашикал:
— Почему же бывший-то? Что ты такое говоришь, Наденька? Молодой человек, не слушайте вы ее…
— Да ладно тебе, — отмахнулась я от него, — скажи лучше, меня кто-нибудь спрашивал?
— Да нет, никто, — Маоист почесал проплешину на темени и недовольно покосился на Димыча, — только этот вот… Твой боевой товарищ…
— Понятно, — пробормотала я себе под нос, бегло обследовала комнаты на предмет обнаружения маскирующейся под домашнюю утварь Лили, и поскольку таковой нигде не оказалось, решительно проследовала на кухню.
Картина, которую я там застала, вдребезги разбила мое бедное сердце. Кругом свинство неописуемое, а посреди стола — трехлитровая банка с клубничным вареньем из ягод свежего урожая, на треть початая и с похабно торчащей наружу столовой ложкой.
— Ну… Ты видел? — поискала я поддержки у Димыча. — Это же мародерство чистой воды.
Преданный нашему общему делу Димыч пошел еще дальше моего.
— Акт вандализма, — с готовностью засвидетельствовал он. — Больше скажу: форменное осквернение святынь.
Маоист растерянно посмотрел сначала на Димыча, потом на меня и растянул свой вымазанный в клубничном варенье рот в на редкость идиотскую ухмылку:
— Надь, ты чего, а?..
— Сейчас узнаешь, — пообещала я Маоисту и снова обратилась к Димычу: — А скажи-ка мне, Димыч, что по законам военного времени полагается за следующие тяжкие деяния. Предательство. — Я загнула мизинец левой руки. — И мародерство. — Компанию моему левому мизинцу составил мой же безымянный палец.
— По законам военного времени? — уточнил Димыч, деловито примериваясь к оскверненной Маоистом банке с клубничным вареньем. — Думаю, что высшая мера. Хотя при наличии смягчающих обстоятельств… Эй, мужик, а хлеб у тебя есть? — поинтересовался он у Маоиста.
— Что?.. Ах, хлеб, — не сразу очнулся Маоист. — Да, где-то был. — Беспомощно огляделся по сторонам и притащил с подоконника полузасохший батон. Не исключено еще мной купленный в последний день моей мирной жизни. Ибо за те пятнадцать лет, пока он задарма имел мою красоту и молодость, Маоист напрочь позабыл дорогу в булочную.