— Ирландского сеттера?
— Почему бы и нет? Ты вроде хотел его когда-то.
— После Кая — будет сложно.
— Будет, — согласилась Туу-Тикки. — Кай был член семьи, а это будет просто собака. Но Тая — она хочет собаку.
Грен посмотрел на Туу-Тикки снизу вверх.
— Я думал о лошади. В штате Вашингтон есть конезавод ахалтекинцев.
— Одно другому не противоречит, — улыбнулась Туу-Тикки. — И потом, надо еще придумать, где коня держать и все такое.
— Да в «Белом ветре», они согласны, я говорил с Линдой, — отмахнулся Грен. — Проблема в другом. Выберет ли кто-то из молодых лошадей Таю, или она им не понравится.
— Не попробуем — не узнаем. На день рождения?
— Ну да.
— Значит, щенка возьмем летнего, на осенний день рождения, — улыбнулась Туу-Тикки. — Чтобы не смазывать впечатление.
Тая сидела на своем компьютерном стуле с мягким сиденьем, подлокотниками, сетчатой спинкой, регулируемой высотой и пятью колесами и болтала ногами. Компьютер был включен, и Тая вроде бы даже играла в игрушку, но мысли ее были не здесь. Совсем не здесь.
Она не подглядывала за приемными родителями. Не пыталась. Видела, как они обнимаются, но не слышала, о чем они говорят. Грен был расстроен. Туу-Тикки его утешала. Судя по тому, что он успокоился и они целовались, утешила.
Это-то и было странно. То, что он показал ей свою грусть. То, что она не ударила его в больное место, а постаралась залечить его. Мама так не делала. Она всегда била в больное место. Всех. Отец никогда не показывал ей, что огорчен или устал. Никогда в этом не признавался. Как будто только у мамы было право на то, чтобы устать, и чтобы огорчиться, и чтобы разозлиться, а вся семья только ходила вокруг нее на цыпочках. Но и маму папа никогда не обнимал и не утешал. Ну то есть обнимал когда-то, у Таи остались смутные детские воспоминания. Но это было слишком давно.
До сих пор она не задумывалась, почему это так. Просто принимала как данность. Так было везде — ну, почти везде. В кино, в других семьях, насколько Тая могла их видеть, в ее собственной семье. Не обнимались дед и бабушка; почти не обнимались супруги в кино. Все были сами по себе, наособицу, и каждый старался быть сильным и не показывать слабость.
Тая посмотрела, как несутся по экрану в бездну драгоценные камни, чтобы сложиться в новый узор на квадратной доске. Значило ли это, что Грен и Туу-Тикки слабые? Раз они все время друг за друга цепляются? Тая не знала. Она хорошо умела чувствовать эмоции взрослых. Гнев и злость матери, ее зависть, ревность, обиды. Обиды и зависть отца. Их страх, который они прятали за злостью и завистью. Туу-Тикки и Грен не злились. Не завидовали. Не обижались. Просто жили. Их связывало что-то еще, но Тая не понимала, что. Любовь для нее была только словом, не несущим никакого наполнения. Надо было любить родителей. Любить Родину. Любить Ленина и пламенных революционеров. Тая старалась, хотя плохо понимала, чего именно от нее требуется. Когда она сама влюблялась — а она влюблялась два или три раза — ей хотелось заботиться о тех, кого она любила. Она фантазировала о спасении, приносила воду, а над ней смеялись. Но, может быть, она была права? Может быть, любить кого-то — это заботиться о нем? Помогать и поддерживать?
Лерой любит своих приемных родителей. И Оуэн любит. И они их не боятся, а раньше Тая была уверена, что родителей, любых родителей, надо бояться. Бояться, слушаться, не перечить, даже в мыслях не иметь возражений. А Оуэн спорил с Греном. И не боялся, что Туу-Тикки и Грен не примут его друга, с которым он собирался пожениться. Интересно, если пожениться — это друг или это называется как-то иначе? Лерой говорил, что родители всегда его поддерживали. Это как? Тая не представляла.
Электронная книга вывернулась из рук и, тихо булькнув, ушла в пену, мягко опустившись на таин живот. Девочка вскрикнула, вздернула гаджет вверх, с него лило, по экрану пошли разноцветные разводы — словом, книге пришел конец. Тая вытащила ее из чехла, плюхнула на подоконник чехол, рядом положила книгу и всхлипнула.
Все шло не так. Все уже который день шло не так. Бились чашки и тарелки, у компьютера отказала мышь, во сне Тая нечаянно, но невосстановимо порвала пододеяльник, у гитары при настройке лопались струны, чернильные ручки текли, гелевые отказывались писать, и Тая снова чуть не обрушила лианы на колонне у камина — она споткнулась о каменный бордюрчик вокруг колонны, упала на нее, уцепилась за что пришлось…
Словом, все было плохо. Тая пыталась приготовить омлет из страусиного яйца, но взяла неподходящую сковородку, и омлет выплеснулся на плиту, подгорел снизу, а в середине остался сырым. Керамический нож сломался, наткнувшись на кость в копченой свиной рульке. Забытое на чердаке деревянное блюдо с фруктами поросло плесенью, а черные пятна впитались в древесину и не отмывались. Алекс, после того как Тая испортила его плату, с ней демонстративно не разговаривал. Делать домашние задания по нотной грамоте Тая все время забывала, и они с Греном уже третий урок мусолили одну и ту же тему. А теперь еще и книга…
Книгу Тая собиралась спрятать. В конце концов, никто не заходит в ее комнату и не проверяет, что она читает и откуда. Но вот пододеяльник… И заварочный чайник разбился сегодня утром, просто выпрыгнул из рук, и колба кофеварки треснула, когда Тая ее доставала…
Дома ее бы выпороли еще за разбитую посуду. Правда, дома она ее и не била. Дома ее бы обругали за тупость и безрукость, разложили бы на диване в большой комнате и выпороли, и синяки не сходили бы неделю. Здесь ее даже никто не ругал, только Алекс обиделся. От этого почему-то было еще хуже. Как будто Туу-Тикки и Грен только копили злость на Таю, и в конце концов она прорвется — страшно даже подумать, как.
Тая выбралась из ванны, вытерлась, машинально проделала все нужные гигиенические действия. В своей комнате она разложила электронную книгу и чехол на подоконнике, за занавеской, чтобы не было видно, натянула любимые синие джинсы, мамину рубашку и вышла за дверь. В коридоре второго этажа никого не было. Снизу доносилась арфа — снова Грен играет. Пахло табачным дымом, деревом, кофе. Тая прокралась к двери на чердак, забралась туда и устроилась в меховом гнезде.
На чердаке хватало книг — Тая потихоньку утаскивала туда то, что хотела перечитать. Были и книжки про школу монстров. Тая некоторое время перелистывала страницы истории капитана Шарки, потом отложила книгу корешком вверх, подтащила к себе любимую злюку Торалей и Клодин Вульф и затеяла между ними разговор. Тая уже посмотрела все серии рисованного сериала про школу монстров и два полнометражных фильма. До остальных пока не дошли руки. Монстряшки были странные, но славные. Почти настоящие. Наверное, вот так и ведут себя ученики в американских школах. Проекты, эксперименты, группа поддержки… Конечно, директора этих школ не снимают с себя голову и не носятся по коридорам на огромном коне. Но вот Гулия — она немая и только мычит, а относятся к ней хорошо, дружат. В школе, где училась Тая, такую девочку, как Гулия, затравили бы в первый же месяц. Такие, как Торалей и ее подружки-кошки. И эта нильская принцесса со своими рабами.
К Торалей и Клодии как-то сами собой добавились Робекка и Спектра, потом Холд Хайд и Клод Вульф. Куклы беседовали, спорили, смеялись. Потом Тае это надоело. Она рассадила кукол на большом игрушечном диване, Торалей, как всегда, устроилась на спинке, выгнув хвост. Тая достала из-под коричневой шкуры альбом с замявшимися уголками, фломастеры, вытащила воткнутый в пружину простой карандаш с ластиком на конце и принялась рисовать платье и туфельки принцессы, вспоминая книжку про Золушку с совершенно волшебными картинками. Платье было с узким голубым лифом на тонких синих лямочках, с пышной сине-голубой юбкой с оборками, а туфельки — алые, на высоком каблучке. Рисовать саму принцессу Тая не стала — у нее никогда не получалось рисовать людей.
Закончив с платьем, она перелистнула страницу и принялась рисовать лошадь. Начала, как всегда, с головы и морды. Раньше Тая рисовала лошадей, просто опираясь на картинки, но сейчас она видела лошадей практически через день — настоящих, живых лошадей. И нарисовать их было сложнее, чем держа в уме картинку из книжки, потому что лошади были разные, у них были разные лица, разные повадки. И они были объемные, а рисунки у Таи получались плоские, как бумажные платья для плоских картонных кукол. Таю это злило. Но она все равно рисовала.