– Совы – птицы мудрые, но очень упорные, – философски заметил Миддлтон и поймал в ладони заблудившуюся птичку. – Тебе туда, пернатыш!
Птичка чирикнула, нежно клюнула Миддлтона в щеку и вылетела в открытое окно, отправившись по своим важным птичьим делам.
– Мальчики, вы опять обсуждаете Принцессу-Сову за ее спиной? – негодующе раздалось за их спинами.
Гидеон и Миддлтон вздрогнули и подлетели по струнке. За их спинами стояла мадам Бурундук со своей огромной пышной метелкой, и строго на них смотрела.
– А ну кыш, – буркнула она наконец. – Хуже, чем братья Пак, честное слово! Вы мне тут наубираетесь. Лучше разыщите короля и представьте ему сегодняшний обед. А то они еще не знакомились, и имеют все шансы истосковаться в разлуке.
– Да, мэм, – кивнул Гидеон, схватил Миддлтона за локоть и утянул в то же окно, куда недавно вылетела птица.
***
Король нашелся в садовой беседке, в компании с Принцессой-Совой и креманками из-под шоколадного мороженого.
– Милая, – судя по всему, он не оставлял попыток договориться с дочерью. – Он же с тобой поиграет и разлюбит!
– Этот не разлюбит, – упрямилась Блодуэдд. – Он честный, добрый и благородный!
– Лучший рыцарь тот, который на коне и вдалеке! – парировал Махаон VII. – Ты же знаешь, что к людям лучше не приближаться, а то много нового узнаешь!
– Да, я ошибалась! Ошибалась! Но в этот раз я точно уверена.
– Доченька…
– Ах, папа, ты все мне запрещаешь. А я его люблю. Ты же знаешь, как сильна моя любовь? Это не то, чему я могу противиться.
На ресницах Принцессы-Совы заблестели слезы. Одна слезинка сорвалась и упала в траву, превратившись в крупный алмаз раньше, чем коснулась земли.
– Я знаю, дочка, – печально вздохнул Махаон VII. – Но ты все-таки подумай хорошенько?
Принцесса-Сова ничего не ответила: хлопнула себя руками по пышному зеленому платью, обернулась огромной птицей и вылетела из беседки.
Махаон VII присел на скамейку и удрученно опустил руки. Его большие прекрасные крылья уныло поникли. Солнце падало так, что отчетливо была видна седина в волосах; король правил не первое столетие и был совсем уже не молод. Быть отцом прекрасной дочери – само по себе испытание, а уж когда она оказалась совой… Тут уже и говорить не о чем. Только вздохнуть и терпеть.
Гидеон и Миддлтон, переглянувшись, вылезли из кустов и вбежали в беседку.
– Ваше Величество! – горячо воскликнул Миддлтон. – Я прошу вас, не печальтесь так! Вы же знаете, мы ни за что не оставим Блодуэдд! Мы присмотрим за ней и ни за что не дадим ее в обиду.
– Мы дали клятву, Ваше Величество, – Гидеон был более сдержан в эмоциях, но говорил так же уверенно. – И Вам, и самим себе. Мы не дадим Принцессу-Сову в обиду!
– Спасибо вам, мои дорогие, – умилился король и взял обоих за руки. – Я никогда в вас не сомневался. Пусть моя дочь и Сова, зато сын и наместник золотые.
Да, так вышло, что Гидеон был наместником Махаона VII и должен был занять трон после него. Миддлтон совершенно не возражал: меньше всего он хотел быть королем Холмов. Таким образом обычно в королевской семье царил мир и покой: ровно до того момента, как Принцесса-Сова не влюблялась в очередного смертного.
– А вы что здесь делаете? – спохватился вдруг Махаон VII, предполагавший, что говорил с дочерью совершенно наедине.
– Так там обед, – солнечно улыбнулся Миддлтон. – Все только вас и ждут.
– Мадам Бурундук велела вас поторопить, – поправил очки Гидеон.
Едва услышав имя мадам Бурундук, Махаон VII поднялся со скамейки и заторопился обратно во дворец. Гидеон и Миддлтон поспешили следом. Никому не хотелось заставлять суровую управляющую ждать – или, тем паче, повторять свою просьбу дважды!
***
Известие пришло совсем под вечер. Гидеон и Миддлтон коротали время в библиотеке. Миддлтон изучал старые рукописи, посвященные истории первого королевского дома в Холмах, Гидеон качал ногой и рассматривал вышитые гобелены на стенах. Мадам Бурундук в суровом молчании обмахивала пыль с бронзового бюста короля Махаона I Рукокрылого, и все время оставалась недовольна результатом работы.
– Бросьте, мадам Бурундук, он уже совершенно чистый, – вздыхал иногда Гидеон.
– Угу, как же, – мрачно гудела управляющая и продолжала свой неблагодарный труд.
Миддлтон увлекся пометками на полях: постепенно они превращались в цветочный орнамент и он стремился сохранить ровные черты узора как можно дольше.
Дверь распахнулась, заставив вздрогнуть всех строих. На пороге стоял Пес, верный герольд короля, и тяжело дышал, опираясь рукой о стену.