Так уж получилось, что мне понадобилось на дальний загон, там еще с осени остались в сарае две наши ступки и грабли. Дорога проходила по краю деревни, прямо мимо старого дома. Саму Тиллу мне увидеть не удалось, но дом действительно выглядел более обжитым, крыльцо выскобленным, окна уже не щурились слепо, а смотрели синими занавесками, а во дворе прямо на кусте терновника были развешаны на просушку знакомые белые одежды. И не только... Я ужасно покраснела - прямо на виду у соседей она развесила грудные ленты и нижние тонкие юбки! И еще такие странные тряпки, которых я никогда не видела, но сразу поняла, куда именно они надеваются! Бесстыдная тролльчиха, сразу видно, что безбожница. Я закрыла глаза руками и побыстрее побежала к загону. Только оглянулась напоследок и сама себе не поверила - она в одной повязке на бедрах, прямо с голой грудью стояла посреди своего огорода с лопатой в руках и, похоже, колдовала! Чертова горная ведьма! Развратная шлюха! Как мой Хеннинг мог с ней жить? Все она врала! Дома про тролльчиху сначала старались не говорить, но ветер вечно приносил возмутительные новости. В тот день ее голую, как оказалось, видела не только я. Мама еще сдерживалась, а вот отец за ужином разразился гневными наставлениями в адрес меня и сестер. Призывал к скромности и приличиям, напоминал о христианском целомудрии. Судя по хихиканью сестер - они тоже поняли, кто его вдохновил. Хеннинг сдерживался долго, слишком хрупок был мир между нами, напряжение все еще сохранялось - ни он, ни я не могли забыть того вечера. Он подозревал, что Тилла мне что-то рассказала, а я молчала. Я хотела ему доверять, но почему-то не могла. Но и он не выдержал однажды и рассказал, что Тове видели выходящим поутру из дома тролльчихи. И что он не был первым, кто был с нею, когда на траву выпадала роса. В глазах Хеннинга сверкали зеленые искры. А я молчала. Теперь уже все мои родные приносили новости о ней. Не пришла в воскресенье в церковь - полбеды, она же нехристь. Но вместо этого она танцевала босиком на молодой зеленой траве и хлопала сама себе в ритм. Священник ходил к ней воскресным вечером, но вернулся ни с чем и запретил обсуждать свой визит. Отказалась от принесенной старой Элин молочной каши, сказала, что не ест такое. Зато пригласила ее саму попробовать свое мясное варево. Элин в ужасе убежала. Скупила у мастеров все украшения из кости и светлого дерева, а взамен принесла продавать шкурки бельчат, ярко-рыжие, весенние. Ни одному охотнику не под силу попасть в молодого бельчонка в мае. Не иначе колдовство. Расчистила огороды у дома, но почему-то не стала сажать овощи и зелень, оставила невысокую мягкую траву, свежую и чистую, на которой иногда спала днем, а иногда танцевала. Но и на колдовстве ее больше никто не ловил. И разврат перестала чинить - ходила не в своих кожаных юбках, а в темных и длинных. Живот больше не оголяла, волосы собрала в перевитый бусами хвост. И украшений стала носить еще больше, так что позвякивала при ходьбе. Мужчин поутру выходящих от нее больше не замечали, но тут ведь какое дело - может, прятаться лучше стали? Я видела ее иногда на рынке, но она больше не встречалась со мной взглядом. Обходила дальней дорогой. И мне казалось, что это я ее преследую. Слежу. Точно знаю, в какой час она у себя на огороде спит под ярким солнцем, а в какой - стирает белье в реке, заходя в нее по колено и не подтыкая юбку, словно теперь жутко боится показать лишний кусочек загорелой кожи. И точно знаю, где в этот момент Хеннинг - у себя ли дома, у меня ли или на охоте. Почти в любой момент между ними была добрая половина деревни, и это почему-то наполняло меня тревогой. Я думала о ней больше, чем о своем женихе. А между тем наступил июнь и близилась наша свадьба, назначенная на праздник середины лета во время солнцестояния. Мама с бабушкой стали суетливыми и нервными и совсем забыли про меня. Они дошивали платья, пересчитывали бусы и платки, советовались с плотниками, отделывающими наш будущий дом. А я совсем забросила свои обязанности, свалив их на сестер и чаще всего наблюдала за тролльчихой. В воскресенье я сделала вид, что пошла в церковь, а сама ускользнула от самых дверей и, прячась в кустах сирени, пробралась на край деревни. Мне было любопытно посмотреть, как она танцует, но она не стала. Она постояла, бесстрашно глядя на солнце, ушла в дом и вернулась в мешковатых штанах из той же мягкой белой кожи, что и ее юбки. И голая сверху. Ну, не совсем голая - только в лентах, стягивающих грудь. И с мечом. Волосы она забрала в высокий хвост на макушке. Когда она сделала первый выпад, я поняла, насколько изящно и женственно она двигалась до сих пор. Сейчас от ее грации не осталось и следа - она колола, рубила, резала невидимого противника агрессивно и зло. От нее полыхало опасностью и настоящей смертью, ничего похожего на шуточные бои на праздниках. Она старалась убить - она тренировалась убивать. Но вместе с тем я ни разу до сих пор не видела такой пламенной красоты. Не видела, чтобы тонкие женские руки держали тяжелый меч и управлялись с ним с легкостью и силой. Не видела, чтобы под женской кожей переливались мускулы и было хорошо понятно, какая мышца за что отвечает, пока рука проворачивает меч в воображаемом животе противника. Я смотрела завороженная. Она уставала. Движения уже не были такими точными, по загорелой коже катился пот, волосы липли ко лбу. Наконец она замерла, тяжело дыша, и опустила меч. Воткнула его в землю, откинула голову и распустила волосы. А потом стянула ленту с груди и принялась вытирать ею пот. Грудь у нее оказалась маленькая, как у девочки-подростка. Рядом со мной послышался странный звук. Я совсем потеряла осторожность, пока смотрела. Но не я одна. Беззвучно переместившись на несколько шагов назад, я выглянула из-за куста и увидела Хеннинга. А я-то была уверена, что он в церкви! Он тоже стоял, завороженный движениями тролльчихи, не в силах оторвать взгляд от ее загорелого тела. А ведь он видел ее голую, подумала вдруг я... Вечером на сборище подружек у Вилмы я была молчалива. Мы давно помирились, или хотя бы не ссорились больше и не вспоминали тот вечер, когда все началось. Тиллу обсуждали, но не больше прочих. В этот раз темой были танцы. Последний раз перед замужней жизнью мне доведется потанцевать. Я не думаю, что буду скучать по приставаниям, по наглым ладошкам, ненароком касающимся того, чего не следует и глухой тоске, когда стоишь-стоишь, а тебя зовут в круг только какие-то совершенно ненужные балбесы. А тот, нужный, вообще не пришел или зовет других, а на тебя и не смотрит. У меня теперь есть Хеннинг, мы будем танцевать вместе. Ну, может быть, пару раз еще с кем-нибудь спляшу, чтобы запомнить это ощущение. - Как вы думаете, Тилла придет на танцы? - Вилме уже попадало за то, что она забывает вышивать, но сплетничать все равно интереснее. Вот и сейчас она отложила иголку и подалась в середину, распахнула глаза. - Она же так долго тренировалась вместо проповедей! Все захихикали, я снова промолчала. Когда речь все-таки заходила о Тилле, девочки время от времени на меня оглядывались, а мне приходилось улыбаться и отводить глаза. - Может, она не знает про танцы? - Как можно не знать? - Ну она не местная. - Давайте ее пригласим! - придумала Хельга. Они уже приглашали Тиллу на свои посиделки, когда мы были уже в ссоре. Но та, по слухам, спросила, что там нужно делать, услышала, что вышивать ангелов на наволочках и почти в ужасе отказалась. - А вдруг она и от танцев откажется? - Не может быть! Так все и решили, что не может. И на этот раз даже на меня не смотрели. Действительно, мне-то что беспокоиться. Меньше трех недель мне осталось, и я буду полностью принадлежать Хеннингу. Черный червячок сомнений подтачивал мою сердечную жилу. Но я помнила, что тогда говорили девчонки - она сама попросилась замуж. У меня все иначе. Иначе! На танцы Тилла не пришла. Разочарованы, кажется, были все: замужние сидели в своем углу с разочарованными лицами - говорить толком было не о ком, парни даже повод для драки не могли выдумать, девушки тоже хотели полюбоваться, как тролльчиха танцует, и Хеннинг, мой Хеннинг улыбался и шутил, брал меня за руку и даже обнимал, танцевал каждый танец и приносил мне эль, но все время, постоянно, как только думал, что я не смотрю - оглядывался на дверь. И я оглядывалась. Она не пришла и не испортила мне последние танцы - и испортила их напрочь. Хеннинг выпил больше обычного, а я меньше. Мама предупреждала, что жених перед свадьбой может себе всякое позволять - все равно женимся, но я так и не дождалась. Он пил, хмелел, но дотрагивался до меня все реже. Провожать Хеннинг меня тоже не пошел. Я вернулась домой с мамой. И хотя как он уходил в противоположную от своего дома сторону - к краю деревни - видела только я - о том, почему у моего жениха плетью висит правая рука, догадывались многие. Он говорил - куница укусила. Все ухмылялись - понятно, что за куница. Мама смотрела с жалостью и не послала с утра на рынок. Я сидела у окна закаменев. Не понимала я только одно, и должна была это выяснить. Пришлось дождаться темноты, чтобы не идти к дому Тиллы у всех на глазах, иначе там собрались бы все. Кто ж пропустит, как невеста разлучнице морду бьет? - Ты мне соврала.