Но на третий день мой отец, король Феннрик Великолепный, появился на балконе. Уставший и измученный заботами, он заявил, что королева Астрид, несмотря на то, что серьезно болела, жива и родила здоровую девочку, которую они назвали Вилхамина. Когда моя мать, наконец, появилась на публике, она была неузнаваема. Пропала Астрид Великая, сильная королева, правящая с изяществом и состраданием. Она была настолько бледна, от нее осталась одна тень. Мой отец сказал, что она была ослаблена рождением ребенка и еще не восстановилась.
Большинство горожан в Аллегрии поверили бы ему, если бы не паж, которого послали передать сообщение, чтобы вызвать Хранителей. В следующую ночь он напился в таверне и громко клялся тому, кто его слушал, что слышал, как король кричал по поводу рождения своего первого ребенка. Что ребенок не благословленный, а проклятый.
Когда меня, наконец, показали публике, на мне была надета крохотная, инкрустированная опалами маска. Официального заявления по поводу маски так и не дали. Королевские чиновники, которые сами недоумевали от решения моего отца скрыть мое лицо, предполагали, что это был трюк, план короля Феннрика, чтобы получить больше славы и известности для Галандрии.
Но многие помнят слова пажа, который исчез вскоре после пьяной исповеди, и начали ходить другие слухи. Некоторые верят, что я родилась с дефектом лица, и мой отец, с разбитым сердцем от того, что его прекрасная внешность не перешла по наследству, постановил, что я должна носить маску, чтобы скрыть свое уродство. Другие верили, что моя мать взглянула на меня и серьезно заболела, прожив затем достаточно, чтобы родить сына, моего брата, наследника, принца Андрея; и что маска обеспечивает защиту всем остальным, чтобы их не постигла та же участь, что и королеву.
А один из слухов отчаянно верит, что один взгляд Принцессы в маске может благословить или исцелить тех, кто в этом нуждается. Но я знаю, что мое лицо никому не может помочь.
На протяжении многих лет эти слухи о Принцессе в маске распространились далеко и широко, возможно, как и намеревался мой отец. Большинство здравомыслящих в Аллегрии не замечают их. Но все же наиболее суеверные верят в каждый из них.
Мой отец и его советники всегда уверяли меня, что с моим лицом и со мной нет ничего плохого. Но трудно верить им, так как они никогда не предлагали реального объяснения маске. Однажды, когда я была ребенком, я сняла свою маску на глазах у Ринны, моей любимой няни. Было лето, и я не понимала, почему мне все еще приходится носить маску, даже в самые жаркие дни, когда все, чего я хотела — прижаться щекой к холодной ладони Ринны.
Я все еще помню шок и печаль на лице Ринны, и ее подавленный плачущий голос:
− Принцесса, Вы же знаете правила!
− Пожалуйста, Ринна, − я рыдала, цепляясь за нее. — Я забыла. Никто не узнает. Пожалуйста.
В то время я верила, что выслушаю хорошую лекцию, и мой отец, чей гнев был грозным зрелищем, отшлепает меня. Но наказание было хуже. Ринна была благородна, чтобы врать, даже бездействуя, потому она пошла к моему отцу и сообщила об инциденте.
И это был последний раз, когда я что-либо видела и слышала о ней.
Лорд Мерсендер, один из Хранителей моего отца, навестил меня на следующее утро.
— Ринна серьезно заболела прошлой ночью. К сожалению, она больше не может прислуживать королевской семье.
Он остановился и добавил:
− Правда, что Вы сняли маску перед ней?
− Да, − ответила я шепотом маленькой девочки. — Она заболела из-за этого?
− Конечно, нет, − сказал быстро лорд Мерсендер. — Но, Вилха, ты знаешь, что сказал твой отец. Будь хорошей девочкой и не снимай маску.
Позже слухи об инциденте распространились во дворце, большинство других нянь и слуг в опаловом дворце осторожно присматривали за мной, чтобы убедиться, что я больше никогда не сниму маску. И в течение нескольких лет я спрашивала, что стало с Ринной, но ответа так и не последовало. Я становилась старше и начала понимать, почему некоторые люди прикрывают свои глаза, увидев меня, сопровождая все это перешептыванием, и перестала спрашивать о ней. Я не была уверена, что смогу перенести ответ.
Часто, когда я одна, я снимаю маску и провожу часы, смотря на свое отражение. И я не могу не задаваться вопросом…
Это лицо смерти?
Кабинет моего отца находился как раз около тронного зала Элеаноры − большой холл, где он принимает гостей и осуществляет государственное управление. В северном конце зала стоит его позолоченный трон. В западной стороне, как будто наблюдая через всю комнату, стояла белая статуя основательницы Галандрии, королевы Элеаноры Великой. В каждой своей руке она держит один из двух разбитых опалов, которые она уронила на своей коронации. Пятнадцать дворцовых охранников окружают статую, и они кланяются, когда я прохожу через холл.
Когда я захожу в кабинет, мой отец и лорд Квинланд, Хранитель обороны, стоят над столом отца, изучая стопку пергаментов.
− … собрали достаточно информации, и они отправились в погоню за ним, как мы обговаривали, − слышала я голос лорда Квинланда. — Мы должны обговорить все очень скоро. И что касается другого дела…
− Что касается другого вопроса, я уже придумал, − резко ответил мой отец. − Я не буду слушать… − он замолчал, когда увидел меня, стоящую в дверях.
Лорд Квинланд поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его толстое драгоценное колье блестит в свете свечей, и он поспешно собирает все пергаменты.
— Берегите себя, Феннрик, − говорит он, выходя из комнаты. — Все сделано правильно, война может быть прибыльной. — Он проходит мимо меня, кратко поклонившись.
Мой отец хмурится в ответ и подает сигнал, что я должна подождать, пока он строчит что-то на полоске пергамента. Все еще привлекательный, мне кажется, он постарел за ночь. Мне интересно, если то, о чем говорят, правда, то война с Киренией теперь неизбежна.
Мой отец сворачивает пергамент и начинает говорить.
— Дочь, ты знаешь, я веду переговоры с сэром Рэйнхолдом, послом Кирении? — Он вынимает голубя из клетки и привязывает пергамент к его лапке. Затем он отпускает голубя, и тот вылетает в открытое окно в дождь.
Я киваю:
− Знаю.
Он потирает виски и открывает рот, но, кажется, он лишен слов. В этот момент я вижу его, и я понимаю многое — он просто второй сын, которого никогда должным образом не учили править. Его короновали только после смерти более компетентного старшего брата, которого унесла та же лихорадка, от которой умер мой дедушка король.
− Я убежден, что жители Кирении атакуют нас. Тем не менее, сэр Рэйнхолд играет свою роль хорошо. Он говорит, что король Эзеро верит, что Галандрия готова вторгнуться в Кирению. Я заверил его, что, пока я король, Галандрия стремится мирно сосуществовать с Киренией.
− Сила Кирении растет год от года, − продолжил он. — Таким образом, мы не должны сидеть сложа руки. Мы должны сохранять мир сейчас, когда мы можем предложить киренийцам то, чего они желают. Вместо того, чтобы ждать, пока они станут достаточно сильны, чтобы взять это силой.
Я не уверена, когда мой отец решил это. Он не часто обсуждает политику — или что-то еще — со мной. В большинстве случаев он, кажется, притворяется, что меня не существует.
− И чего же они хотят? − спросила я.
− Права на добычу на северной стороне опаловых гор. Они потребовали, чтобы мы позволили им проходить без вмешательства со стороны нашей армии. Если мы не дадим им этого, когда-нибудь они прибегнут к своей армии. В обмен на это, они будут устранять торговые ограничения с Галандрией, которые подрывают нашу экономику. И…, − он остановился, чтобы прокашляться. — И король Эзеро требует вашей помолвки с его сыном, наследным принцем Кирении.
Я почувствовала, как кровь отхлынула от моего лица, и мое тело окаменело. Сродниться с королевской семьей киренийцев, что может быть хуже?
Сто лет назад Кирения − морской порт Галандрии, объявила о своей независимости. Восстание в Кирении возглавляла Эйслинн Эндервин, сестра-близнец моей прапрабабушки, королевы Роуэн Храброй. Говорят, Эйслинн горько завидовала, что Роуэн, которая была старше всего лишь на семь минут, была коронована королевой Галандрии вместо нее.