С недавнего времени Мадемуазель стала посылать нежные взгляды своему родственнику принцу де Конде. Произошло это после того, как до Парижа донеслись слухи, что супруга принца Клер-Клеманс чрезвычайно слаба, уже давно никуда не выезжает из Монтрона. Похоже было, что принц в самое ближайшее время мог остаться вдовцом. Конечно, де Конде королем не был, но зато он был прославленным во всей Европе героем, а слава стоила трона.
Однако вернемся к печальному дню постыдного бегства лотарингцев. Мадемуазель и герцогиня де Шатильон еще не закончили бурного объяснения, когда им доложили о приходе де Немура и де Ларошфуко. Господа приехали умолять Изабель продолжить переговоры с королевским двором. Извечные противники на этот раз были в полном согласии.
— Нет-нет, — запротестовала Изабель. — Я отказалась от последнего приглашения, туманно сославшись непонятно на что, а теперь буду вынуждена смиренно — да-да именно смиренно — умолять, чтобы меня приняли? Ни за что!
— Герцогиня достаточно усердствовала в переговорах, — подхватила Мадемуазель, — и вы сами видите последствия. Обольщая ее медовыми речами, Мазарини тайком обделал все свои делишки!
— Все это мы прекрасно знаем, — нетерпеливо согласился Ларошфуко. — Но и мы тоже можем действовать совершенно по-другому. Монсеньору нужно время, чтобы набрать новое войско. Вообразите, у него всего лишь шесть тысяч солдат, тогда как у Тюренна их по крайней мере вдвое больше!
— А откуда он возьмет это новое войско?
— Нам он не открывал этой тайны, но мы уверены, что он обратится за помощью к своей сестре, госпоже де Лонгвиль.
— И она с высокомерным видом королевы будет царить, попирая всех вокруг, а я с веревкой на шее и в смертной рубахе буду припадать к стопам Мазарини?! Вы этого хотите? — возмущенно спросила Изабель.
— Нет! Нет! — простонал де Немур, больно уязвленный воспоминаниями. — При чем тут смертная рубашка? Если хотите, я поеду вместе с вами, Изабель. Мысль отправить вас одну в логово к чудовищам для меня мучительна, поверьте!
— Вашими переговорами вы все испортите! — заявила Мадемуазель. — Сейчас самое время поднять на ноги весь Париж! Он уже показал, на что способен!
— Тогда нужно ехать не к кардиналу Мазарини, а к кардиналу де Рецу и президенту Виоле, — подсказала Изабель.
— Мы съездим к ним непременно, — уверил ее Ларошфуко. — Но пока мы просим вас, дорогая герцогиня, оказать нам услугу и поехать побеседовать с итальянцем!
Они так горячо ее упрашивали, что Изабель в конце концов сдалась, поставив условием, что никто не будет знать об этой поездке. Очень ей не хотелось выставлять себя на посмешище.
Никто не будет знать! Как же! 23 июня, когда герцогиня въехала в Сен-Жермен с небольшим сопровождением, которое отрядил с ней Конде, в Париже распевали песенку, сочиненную все тем же придворным поэтом Лоре, примерно такого содержания: «Герцогиня вновь едет во дворец. Доброе предзнаменование! Оно сулит примирение между королем, королевой и принцами. Может, тогда они оставят в покое провинции».
Во дворце ничего нового: обмен любезными улыбками, поклонами и реверансами, увертки и приторная фальшь, от которой Изабель едва не затошнило. Мазарини разыгрывал галантного кавалера, и его гостье очень хотелось отхлестать его по щекам.
Первые грозовые удары разразились, когда Изабель вернулась домой. В особняке гостей уже не было. Ларошфуко и де Немур присоединились к принцу Конде, собираясь сражаться вместе с ним. Мадемуазель поспешила к отцу в надежде — не преминем сказать, как обычно, напрасной, — что он соберет парижских почетных горожан и потребует от Парижа поддержки мятежных принцев.
Прекрасно понимая, что в разгар полыхающих вокруг Изабель событий ей понадобится дружеская поддержка, госпожа де Бриенн решила навестить свою подругу и нашла ее чуть ли не в слезах. Изабель не могла найти себе места, тревожась за участь принца, страшась, что его подстерегает смерть.
— Как бы меня ни уговаривали, мне нужно было оставаться с ним, а не заниматься шутовством у Мазарини, которого ненавижу, — твердила она. — И что привлекательного нашла в нем королева?!