Однако любимым местом пребывания гессенской принцессы стало Царское Село, куда императорская семья переезжала обычно к концу лета. Молодые супруги размещались здесь в старом дворце, боковой фасад которого выходил на большой луг с прекрасными могучими деревьями, расположенными в центре. Комнаты цесаревича находились в нижнем этаже, над ними покои его жены. Лестница за маленькой дверью, ведущая в так называемую Екатерининскую спальню, соединяла оба этажа. Из большой комнаты, которая когда-то служила спальней для императрицы Екатерины II, дверь открывалась в уютную комнату значительно меньших размеров, где стояли широкая двуспальная кровать, отгороженная высокими ширмами, обтянутыми зелёной тафтой, и богато инкрустированное трюмо у стены. В углу, между дверью в дежурное помещение и окном, на маленьком столике находилась икона Иисуса Христа в золотой ризе, украшенная драгоценными камнями перед образом всегда горела лампадка — эта комната была спальней Марии, а Екатерининская спальня служила столовой, в которой она обедала со своим супругом или с братом, принцем Александром, и мадемуазель де Граней. Осенью в комнату ставили в кадке яблоню с плодами, которые великая княгиня сама срывала с ветвей.
Каждое утро молодые отправлялись с визитом к императрице, иногда там и завтракали. Императрица-мать всегда сердечно приветствовала своего сына и его супругу, которая буквально светилась от счастья и любви к своему дорогому Александру. Утренний туалет Марии обычно отличался чрезвычайной простотой: батистовое платье с белым вышитым воротничком, соломенная шляпка с коричневой вуалью, коричневый зонтик и лёгкое клетчатое пальто. Только колец на пальцах всегда было много, а на безымянном пальце правой руки сразу несколько. Кольца недорогие и очень простенькие, но они были связаны с воспоминаниями детства и юности. На этой же руке Мария носила кольца своей матери, тоже недорогие. Левую руку украшали два кольца: одно — толстое обручальное, а другое, тоже толстое, с большим рубином, — фамильное кольцо, которое император дарил всем членам царской семьи.
В дни, когда цесаревич рано утром по служебным делам уезжал в Петербург, что бывало нередко, Мария вообще не завтракала и ждала мужа, иногда до самого вечера оставаясь голодной.
Принцесса любила совершать прогулки пешком. Она с детства к этому привыкла, а здесь на великолепных просторах Царского Села в сопровождении одной из фрейлин могла ходить часа по два без отдыха. Анна Яковлева напишет потом в своих воспоминаниях: «Бывало, она вернётся с прогулки усталая, разгорячённая, торопится переменить платье на шлюмпер (а бельё на ней хоть выжми), в то же время торопит, чтобы подали скорее сельтерскую воду. Кувшин воды подавали буквально ледяной, его едва можно было держать в руке. В стакан выжимали пол-лимона и треть стакана всыпали мельчайшего сахару; она держала стакан в руке и быстро мешала ложкой, пока вливали воду; от лимона с сахаром вода сильно пенилась, и великая княгиня залпом выпивала стакан холодной сельтерской воды, после чего уходила в кабинет и ложилась на кушетку отдыхать. Вот, может быть, причина начала её болезни и преждевременной кончины. Меня крайне удивлял подобный режим, но я не имела права говорить об этом».
Осень императорская семья проводила в Царском Селе, затем все переезжали в Петербург. Здесь вновь начиналась светская столичная жизнь, привыкнуть к которой Марии, выросшей на вольных просторах живописных дармштадтских окрестностей, было нелегко.
Первое время после приезда принцессы в Россию из Дармштадта понаехало много просителей с надеждой, что великая княгиня не откажет в помощи своим соотечественникам. Одни просили помочь деньгами, другие замолвить словечко для продвижения по службе, некоторые и вообще не прочь были поселиться и найти дело в России. Сначала гессенская принцесса помогала, чем могла, но потом её вынуждены были оградить от домогательств дармштадтцев: им давали средства на обратный путь и просто выселяли. Оставались лишь те, кто действительно находил себе занятие в России, а таких было немного.
Наступил новый 1842 год. В один из воскресных дней января с Марией, вернувшейся из церкви, вдруг случился обморок. Доктор, вызванный к принцессе, сообщил цесаревичу о беременности его жены, это известие было воспринято всей семьёй Романовых с большой радостью.
Отныне жизнь Марии резко изменилась, для неё наступило более спокойное время, она чаще могла оставаться дома и не принимать участия в суете светской жизни двора. Её брат, принц Александр, и мадемуазель де Граней проводили с ней всё свободное время. И каково же было огорчение цесаревны, когда её воспитательница высказала пожелание уехать в Швейцарию. Расставание было грустным. И хотя де Граней впоследствии часто приезжала в Россию и подолгу гостила у своей принцессы, как она по привычке продолжала называть великую княгиню Марию Александровну, каждый её отъезд из Петербурга всегда вызывал слёзы у воспитанницы. Что было причиной этих слёз? Разлука с дорогим человеком? Невозможность последовать за ней? Нет! Только не последнее. Ведь деревце жизни принцессы, пересаженное на новую почву, прижилось и скоро даст первые плоды. Летом она должна родить ребёнка от любимого человека, который ей дороже всего на свете.