Отчего же двадцатилетний молодой человек решился на столь гнусное дело, как воровство? Выяснилось, что он завёл себе подружку, американку Фанни Лай, которая буквально обирала своего юного любовника. Сам великий князь поначалу отпирался от всех обвинений, сваливая кражи на состоявших при нём лиц. А кражи эти были настолько чудовищны, что невольно вызвали сомнение в нормальном состоянии его рассудка, особенно когда обнаружена была ещё одна кража, совершенная им: он ободрал золотой оклад с иконы у постели своей матери. Врачи освидетельствовали великого князя и доложили императору: в речах и поведении юноши имеет место нечто странное.
Закончилась эта грязная история тем, что племянника императора лишили орденов и всех прав лица царской фамилии, а американку выслали из России.
Но не только одними горестями были наполнены те дни царской четы. Стал радовать венценосных родителей сын Александр, на которого вначале больших надежд не возлагали. Он оказался хорошим семьянином и верным подданным отечества. Сам государь особенно уважал его за высокую нравственность и презрительное отношение к всеобщему взяточничеству в России, в чём были повинны далее некоторые члены императорской семьи.
«Я опасаюсь, — говорил Александр II сыну, — что в этой милейшей компании мы с тобой единственные честные люди ».
Правда, российский двор по-прежнему затмевал роскошью и блеском большинство дворов Европы.
«Балы с их живописным разнообразием военных форм, красотой туалетов, сказочным сверканием драгоценностей превосходят всё, что я видел в других странах», — писал бывший английский посланник в России лорд Лефтус в своих мемуарах. А Теофиль Готье, посетивший Россию в 1865 году, так описывает один из придворных балов:
«Вначале от сверкания, от блеска и переливов свеч, зеркал, золота, бриллиантов, драгоценностей и дивных тканей ничего не различаешь. Когда же глаз несколько привыкнет к ослепительному блеску, он охватывает с одного конца до другого эту гигантских размеров залу из мрамора и гипса.
Беспрерывно мелькают в глазах военные мундиры, расшитые золотом, эполеты с бриллиантовыми звёздами и ордена из эмали и драгоценных камней. Одежды мужчин так блестящи, богаты и разнообразны, что дамам с их изяществом и лёгкой грацией современных мод трудно затмить этот тяжеловесный блеск. Их обнажённые шеи и плечи стоят всех блестящих мужских украшений».
Мария Гессенская со своей врождённой скромностью не вписывалась в этот фейерверк богатства. Она, российская императрица, имела очень много дорогих украшений, но надевала их редко, немало золотых и драгоценных вещей превращая в деньги, которые отдавала на обеспечение вдов, сирот и больных. Благодеяния свои она старалась не выставлять напоказ, считая это само собой разумеющимся. Балы посещала редко, ссылаясь на нездоровье. Восемь беременностей, потеря дочери и сына, охлаждение супруга — всё это давало о себе знать и не создавало желания кружиться в вихре танца.
Тяжко сказалось на ней и покушение на её мужа весной 1866 года. После своей обычной прогулки в Летнем саду государь, принимая почтительные поклоны собравшихся людей, подошёл к стоявшей у входа коляске, чтобы ехать во дворец. Вдруг из толпы выскочил высокий молодой человек и выстрелил. Если бы не мгновенная реакция оказавшегося рядом крестьянина, подошедшего к воротам, чтобы увидеть царя, то пуля достигла бы своей цели. Стрелявшего схватили. Им оказался студент Дмитрий Каракозов, сын помещика Саратовской губернии, принадлежавший к московскому тайному кружку. Александр II приехал в Зимний, когда уже всё было известно. Его супруга рыдала, все были встревожены. Царь взял всех домочадцев и привёз их в Казанский собор. Там перед чудотворной иконой Божьей Матери был отслужен благодарственный молебен.
В июньском номере французской газеты «Иллюстрацион» за 1880 год написано про супругу Александра II следующее:
«Когда скончался великий князь Николай, горячо и нежно Ею любимый, Императрица решилась во всю жизнь не покидать траура. Когда же в 1866 году Каракозов совершил на особу императора гнусное своё покушение, не имевшее, к счастью, никаких вредных последствий, государыня вдруг отказалась от ношения траура, говоря: «Я всегда думала до сих пор, что смерть возлюбленного сына моего Николая была величайшим несчастием, какое только могло меня постигнуть. Вижу теперь, что мне угрожало несчастие гораздо большее, что есть бытие для меня ещё драгоценнейшее; бытие моего мужа, императора!»