Что же случилось? Многие задавали себе этот вопрос, но, пожалуй, лишь супруга знала истинную причину такого поведения императора.
Посетив после Венского конгресса Германию, он познакомился там с известной проповедницей Юлией Крюденер, о которой предварительно слышал от графини Эделинг, фрейлины Елизаветы. Именно через графиню и состоялось это знакомство. В долгих беседах с этой необыкновенной женщиной, в которой тонкость и ум светского общества соединялись с горячей и искренней верой в Бога, Александр I стал проводить многие вечера. А когда российский монарх выехал в Петербург, Крюденер последовала за ним. И вновь встречи и беседы. Император делился всем, что было у него на душе, раскрываясь перед этой некрасивой пятидесятилетней женщиной, словно на исповеди. В его характере стали происходить заметные перемены, появились склонность к уединению, мистицизму.
Елизавета Алексеевна, не одобряя «божественных теорий» немки, следила с беспокойством за переменами душевного состояния супруга. Постепенно она опять стала впадать в уныние. Тоскливое настроение императрицы усугубилось смертью Лизоньки Голицыной, которая вот уже почти девять лет была на её попечении. Девочка заболела корью, и государыня, почти как настоящая мать, самоотверженно ухаживала за ней. Но вновь ей пришлось быть свидетельницей ухода из жизни дорогого человека. В результате прошлые невзгоды и сердечные раны открылись заново.
Баденская принцесса стала создавать вокруг себя свой собственный мир. Часами она проводила время в одиночестве, разбирала корреспонденцию, писала письма матушке, делала записи в дневнике, много читала. Книги Гёте, Вальтера Скотта, Байрона Елизавета могла перечитывать по многу раз; любила басни Крылова, увлекалась русской поэзией. В минуты особого вдохновения она с удовольствием играла на арфе, задушевно подпевая своим незатейливым мелодиям. Голос у неё был приятный, мягкий, очень созвучный этому великолепному инструменту. На чувствительную и возвышенную душу Елизаветы Алексеевны большое влияние оказывали красоты природы. Около шести месяцев в году она проводила за городом, но больше всего ей нравилось бывать в Царском Селе. Здесь она чувствовала себя свободной, могла совершать продолжительные прогулки по парку пешком или верхом, иногда навещала свою свекровь в Павловске, благо это было всего в пяти верстах от Царского. А скакать верхом на лошади императрица особенно любила, да так, чтобы ветер в ушах свистел. Бывая в Петергофе, она часто сидела по вечерам на морском берегу, устроившись на камне, и наблюдала за суетой рыбаков, выгружавших улов или готовивших судно к раннему выходу в море. Задумчиво она следила за парусами и чайками, отвлекаясь при этом от всех своих душевных ран и невзгод. В тёплые дни Елизавета Алексеевна охотно купалась. «Когда ныряю и, открывая глаза под водой, вижу полусвет таинственный... я забываю все горести жизни», — говорила она своим приближённым.
Живя в своём уединённом «затворничестве», Елизавета Алексеевна «заживо сделалась поэтическим и таинственным преданием».
По мнению некоторых исследователей, в императрицу был влюблён молодой Александр Пушкин, в то время завершавший свою учёбу в лицее, расположенном здесь же, в Царском Селе, и имевший возможность не раз видеть эту знатную, но приветливую и обаятельную женщину. Именно ей он посвятил цикл царскосельских элегий, в которых говорится о мучительной любви и «тайных муках»:
И ещё:
Слагали об императрице свои стихи и другие русские поэты. Пребывающий уже в преклонном возрасте Державин написал о ней:
В 1817 году Елизавета познакомилась с Николаем Михайловичем Карамзиным, который вскоре сделался её частым посетителем, своим присутствием скрашивая её одиночество. Знаменитый литератор сумел заинтересовать императрицу свои ми беседами, читал ей отрывки из «Истории Государства Российского». Между ними установилась атмосфера взаимного доверия, которая в последующие годы настолько окрепла, что Елизавета Алексеевна стала читать писателю свой дневник. Особенно интимные строки она не решалась читать вслух, поэтому отдельные страницы передавала писателю, чтобы он молча прочитывал их. В лице Карамзина Елизавета Алексеевна обрела настоящего друга, который с глубоким пониманием отнёсся ко всем движениям её души.