Зиму и первые весенние месяцы 1826 года вдова российского императора Александра I провела в Таганроге. С ней находились две её фрейлины, к которым вскоре присоединились графиня Эделинг, приехавшая из Одессы (она в своё время сопровождала баденскую принцессу в её первой поездке на родину, и через неё Александр I познакомился в Германии с баронессой Крюденер), Волконский и секретарь Лонгинов. Но даже столь узкое общество утомляло императрицу и не доставляло ей утешения. Вскоре из Петербурга приехала её давнишняя подруга, графиня Строганова. С ней Елизавета Алексеевна общалась охотнее всего, их свидания были ежедневными и продолжительными. Но через шесть недель графиня вынуждена была возвратиться в столицу.
После её отъезда бедную вдову охватило страшное чувство одиночества и безысходности. Горе её становилось всё более невыносимым, участились сердечные приступы. Болезнь стала прогрессировать, императрица таяла на глазах. Как только ей стало немного лучше, она написала письмо свекрови о том, что думает покинуть Таганрог и провести лето под Москвой — в построенном при Екатерине II Летнем дворце в Царицыне. От дворца на Каменном острове она отказалась, жить собиралась в Ораниенбауме, посещая порой Павловск. Май она хотела провести в Калуге, чтобы набраться сил до приезда в Москву, и собиралась встретиться там с императрицей Марией Фёдоровной.
Но этим планам не суждено было сбыться.
20 апреля 1826 года, несмотря на плохое самочувствие, Елизавета Алексеевна в сопровождении небольшой свиты и врачей выехала из Таганрога. Погода была прекрасная, ярко светило солнце, молодые зелёные листочки радовали глаз.
Что побудило императрицу ехать в Калугу, где она условилась встретиться со своей свекровью? Было ли это следствием предчувствия своей близкой кончины или она надеялась на улучшение самочувствия и намеревалась действительно переселиться в Москву, а затем, может быть, и в Петербург? Вопросы эти останутся без ответа. Но пока, несмотря на длинный путь, на усталость Елизавета Алексеевна не жаловалась. Проехав добрых пятьсот вёрст, она написала письмо матери — это было её последнее письмо. Внезапно погода резко изменилась, а после Орла, где был очередной ночлег, дорога из-за дождя оказалась настолько размытой, что ехать было почти невозможно.
На одной из промежуточных станций путники остановились на обед. Как сообщают в своих воспоминаниях очевидцы, Елизавета Алексеевна, начав есть суп, стала так сильно кашлять, что не могла говорить. Обед она прервала и прилегла отдохнуть. Через полчаса она вновь села в карету, чтобы продолжить путь. Хоть приступ кашля и прекратился, но дыхание её было затруднённым.
Князь Волконский вынужден был написать в Калугу, что дальше императрица не в состоянии ехать. Необходимо прервать путешествие и в ближайшем же городе остановиться на несколько дней, пока ей не станет лучше. Курьер с этим письмом был срочно отправлен к императрице Марии Фёдоровне.
До следующей остановки был особенно большой переезд, целых сто вёрст. По прибытии в Белев врачи уговорили Елизавету Алексеевну немного перекусить, чтобы подкрепить свои силы, и выпить сладкого чаю. Императрица почувствовала себя лучше, дыхание её стало равномернее, она легла спать, не произнеся ни одной жалобы. Все знали, что она с тревогой ждёт предстоящей встречи со своей свекровью.
О дальнейших событиях подробно рассказывает одна из фрейлин, сопровождавшая императрицу в её последнем путешествии:
«После лёгкого ужина ей стало лучше и спокойнее, легла спать; камер-юнгферам она не позволила ночевать у себя, чего в обычае не было; но уснуть не могла и несколько раз звонила, чтобы позвать к себе. В 3 часа утра спросила, есть ли близко доктор. Сказали: «Позовут тот час». — «Не нужно», — отвечала. Казалось, уснула; но за доктором Рейнгольдом было послано, он явился через четверть часа. Камер-юнгфера заглянула — спит, через некоторое время вторично вошла — спит необычайно тихо, что изумило и доктора, находившегося в соседней комнате. Наконец вошли в третий раз и... теплоты жизненной уже не было. Уснула вечным сном 4 мая под утро».
Минута, когда прекратилась жизнь императрицы Елизаветы Алексеевны, осталась никому не известной. Бог призвал её душу к себе без свидетелей. Она скончалась одна, как будто никто не был достоин принять её последний вздох.