Анджум мечтала о глотке воды и о короткой передышке, а еще о том, чтобы ею стались довольны. Она понимала, что таким, как она, сложно заслужить похвалу: хорошо, если никто не обругает. Девочка знала, что плату (если она будет исправно трудиться) отдадут в конце луны ее матери Халиме. Сколько это будет и чем станут расплачиваться, она не имела ни малейшего представления.
Свалив саксаул возле печи, Анджум не успела вытереть лоб, как ей поручили принести воды из колодца. Но там она хотя бы могла напиться.
Взяв бурдюки, девочка направилась к источнику. Она испугалась, когда на подходе к группе смоковниц, под которыми был вырыт колодец, путь преградил незнакомый мальчик — как прежде это сделала Кульзум.
Он был по-своему красив, хотя черты его опаленного солнцем, как у всех бедуинов, обрамленного черными, как смоль кудрями лица казались слишком резкими. Он держался непринужденно, смело и, пожалуй, презрительно: последнее ощущалось в усмешке и остром взгляде темных глаз.
А еще Анджум заметила, что у него есть кинжал, как у Идриса. Значит, он был сыном кого-то из свиты шейха.
— Ты и есть та девчонка, с которой носится Идрис? — небрежно произнес мальчик.
Анджум не знала, что ответить, а потому промолчала.
— Давно хотел на тебя посмотреть. Странно, что он в тебе нашел! Кульзум говорила правду.
— Кульзум? — повторила девочка.
— Да! И лучше не попадайся ей на глаза! Потому что она только и мечтает, как бы выйти замуж за Идриса. — Мальчик хохотнул и добавил: — На тебе-то он никогда не женится. Он просто развлекается с тобой! Хотя пока еще и не в том смысле, в каком надо.
Анджум посетило крайне неприятное чувство. Она понимала, о чем говорит незнакомец. В оазисе, где вся семья ночует в одном шатре, а животные зачастую гуляют на свободе, тайна взаимоотношения полов рано перестает быть тайной.
Вместе с тем она чувствовала, что помыслы Идриса чисты. Просто в их судьбе — несмотря на разницу в происхождении, имущественном положении и поле — нашлось что-то общее.
Между тем мальчик продолжил:
— Ты слишком много о себе возомнила! И ты поплатишься за это!
— Что тебе нужно от моей сестры, Кабир? — услыхала Анджум и, повернувшись, увидела Идриса: он приближался с другой стороны.
Мальчик, которого звали Кабиром, тут же попятился. В выражении его лица промелькнуло что-то нехорошее — смесь зависти, бессилия и злобы, и девочка подумала, что у Идриса в оазисе есть враги, хотя едва ли его честное благородное сердце было способно в это поверить.
— Ничего не нужно.
— Тогда иди своей дорогой, — сын шейха произнес это властно и твердо.
Кабир убрался прочь, но при этом несколько раз оглянулся, словно шакал, которому пригрозили камнем.
— Это мой двоюродный брат и родной брат Кульзум, — пояснил Идрис. — Если он станет к тебе приставать, пожалуйся мне, хотя… завтра я уезжаю.
Кругом стоял палящий зной, но девочка ощутила, как в душу заползает холод.
— Завтра?!
— Да, — быстро произнес он и добавил: — Пойдем, нам надо поговорить.
— Я не могу, мне нужно работать; я без того задержалась! — взмолилась она.
— Тебе тяжело? — спросил мальчик.
— Нет, — солгала Анджум, — но сегодня первый день, и я…
— Приходи вечером на край оазиса, — перебил Идрис, в манерах которого появилось что-то новое. — Надеюсь, я смогу вырваться, чтобы напоследок повидаться с тобой.
Девочка молча кивнула. Она боялась, что расплачется. Он оставлял ее наедине с этой жизнью, а сам уходил в другую.
Идрис не помог ей донести бурдюки: все-таки он понимал, как должен вести себя сын шейха.
Когда Анджум вернулась на кухню, ее как следует пробрали за задержку, и, испугавшись быть с позором изгнанной в первый же день, она прилежно, ни на что не отвлекаясь, работала до самого вечера.
Ей велели прийти завтра, и она поспешила домой. Ноги гудели, руки ныли, а желудок был пуст.
Над бедуинскими шатрами поднимался густой сизый дым: женщины пекли лепешки. Девушки шли от колодца, перебрасываясь шутками с парнями, которые гнали скот. Всюду носились чумазые голые ребятишки.
Анджум нашла мать возле шатра. Халима, успевшая перемешать в большой деревянной миске муку, воду и соль, отрезала куски густого теста и, ловко перебрасывая их с одной руки на другую, придавала им плоскую форму.
Она кивнула дочери, которая присела рядом и принялась ждать, когда лепешки, положенные на изогнутые жестяные листы, под которыми горел огонь, приобретут золотисто-коричневую окраску.
Халима не стала спрашивать дочь, понравилось ли ей на новом месте, она лишь повторила: