— Конечно, помню, — кивнул Эдуард Григорьевич, очищая кожуру с бананов. — Только он твой внучатый племянник, если быть точным, на удивление умный и воспитанный мальчик. Представляю, как им гордится вся ваша родня, от Жмеринки до Мельбурна.
— Так вот совсем скоро, в один прекрасный день, он подаст на подпись своему министру список иностранных банков-кредиторов, которым государство и предприниматели в первую очередь должны выплатить свои долги.
— И что ты собираешься с этого иметь? — насторожился Белявский.
— Дело в том, что часть этих первоочередных долговых обязательств уже выкуплены за полцены. Понятно, через подставную фирму. И потому эти долги попадут в мой карман. И заметь, деньги остаются в России. И будут вложены в развитие экономики и благотворительность.
— Не знал, что ты такой патриот…
— Теперь представь, о каких суммах идет речь, если даже мне не хватило свободных средств для их выкупа.
— Уже представил… — пробормотал Белявский. — Беспроигрышный вариант, хочешь сказать? Ну-ну. Знал же, что ты жлоб и ханыга… Но не. до такой же степени?.. Так вот для чего понадобилась статья о наших долгах в твоей желтой газетенке, где черным по белому сказано, будто мы сможем выплатить их лишь в туманном будущем. А я-то думал…
— Не смей так говорить о газете, только что потерявшей лучшего в своей истории ответственного секретаря, каким был Олежка Быстрое… — скорбно ответил Разумневич.
— Желтой, желтой… — отмахнулся Белявский. — И ты не хуже меня об этом знаешь… Сейчас ты используешь гибель своего ответственного секретаря на все сто. Твои клакеры уже подняли истошный крик, будто его убили враги свободы и демократии в России… Ладно. Так что там у нас в сухом остатке? Статьи УК за сознательный подрыв доверия иностранных кредитно-денежных организаций к нашим государственным и частным институтам у нас вроде нет. И потому тебя даже не посадят. Хотя на месте властей я бы тебя расстрелял… Как Хрущев наших валютчиков-первопроходцев. Ну и сволочь же ты, Лева! — искренне восхитился Белявский.
— Я давно вынашивал этот план, — скромно опустил глаза Разумневич. — И только после того, как мне удалось пристроить туда своего любимого племянника…
— О своем любимом внучатом племяннике расскажешь как-нибудь в другой раз, — перебил Белявский. — Подрывать доверие к себе ты умеешь, как никто другой. А как ты собираешься его потом завоевывать? В частности, мое?
— Я только что со всей искренностью рассказал тебе о моем плане… Предложил тебе присоединиться, чтобы хорошо заработать, — взглянул на потолок Разум-невич. — Разве этого мало?
— Пока это только слова. Где детали и подробности — названия банков, даты, цифры…
— Все это увидишь, как только дашь согласие.
— Ах вон оно что! И какова моя доля?
— Зависит от твоего вклада. Сначала скажи, сколько ты сможешь вложить.
— Какова ожидаемая прибыль?
— Боюсь, не поверишь своим ушам, когда услышишь, — усмехнулся Разумневич. — Но ты пойми и другое. Мы должны провернуть быстро и в обстановке строжайшей секретности.
— Но сперва, как мы уже говорили, нам жизненно необходимо провести ротацию кадров, — негромко заметил Белявский.
— Согласен, — ответил Лев Семенович. — Замену я уже подыскиваю, без проблем.
— Пусть этим займется Дима, — махнул рукой Белявский. — Для нас обоих подберет кого следует…
— Нет уж, — качнул головой Разумневич. — Свою челядь я найду себе сам. Чтобы не перегружать твоего Димулю… А пока мы давай сделаем так. Проведем небольшой эксперимент. Если наши шефы безопасности работают на себя, то пусть твой Антон узнает от тебя какую-нибудь информацию, которую ты одновременно передашь мне, но с каким-нибудь ключевым словом. И если я услышу эту же информацию от своего Вадима, все встанет на свои места, и мы примем меры. Причем адекватные. Кстати, есть у тебя человек, в ком ты не сомневаешься?
— Этот, — кивнул на дверь Белявский.
— Ты про нашего гостеприимного хозяина, Станиславского современности? — ужаснулся Разумневич.
— Нет. Через Сашу, — кивнул Белявский. — Он спит с моей женой, я сплю с его подругой, поэтому мы в расчете и он мне предан как собака.
— Что тут скажешь? — пожал плечами Лев Семенович. — Прогресс налицо. Любовный треугольник преобразовался в четырехугольник. И это далеко не предел. Такой, наверно, и будет здоровая-семья нашего двадцать первого века. Ты, Эдя, как всегда, впереди паровоза.
— А ты, как всегда, мне завидуешь, — огрызнулся Белявский.