А может и не чуял. Задним умом все крепки.
Потом гранцы вышли в Сенат. Выиграли выборы; одни, другие. И как-то постепенно подмяли под себя всё, до чего смогли дотянуться. В это было сложно поверить; я был уверен, что их идеология могла опираться только на образованных, на снобов, которые всегда в меньшинстве. Сейчас-то понятно, что бы стать "элитой", достаточно назвать себя элитой, заручившись поддержкой толпы.
Пирожные в обмен на лояльность. Ничего нового, те же религиозные войны, кто там понимал разницу между католиками и гугенотами.
Учите историю, мать вашу.
Я свернул в безлюдный проулок, пролистал телефон. Звонить по этим номерам было не надо. Мир снова раскололся как сухое полено, завтра-послезавтра, может статься, всё как-то стабилизируется, вернется в русло. А сегодня вот так.
И тут позвонила Зоя.
Спросила, как дела и чем занят - без какого-либо подтекста. Подтекст и Зоя были бесконечно далеки друг от друга, как власть и народ.
Неожиданно для себя, я предложил встретиться. Зоя часто раздражала своей неуемной простотой, своей разговорчивостью, переходящую в болтливость - любое молчание она считала неловким. Но сейчас мне захотелось ее легкости. Сегодня Зоя была уместна и нужна.
Погуляем, а потом пойдем ко мне. И будем пить вино, и проснемся вместе. Давно пора, чего я откладывал-то. Да, точно - сейчас это то, что нужно. Пусть политики идут в задницу.
***
Встретились через час.
У Зои все было нормально, что в этот день было хорошей новостью. Я подспудно боялся, что могли зацепить кого-нибудь из ее близких, масса людей еще активничали в соцсетях, не слишком задумываясь о последствиях. Потому и обрадовался, разглядывая веселые Зоины глаза, обрадовался из чистого эгоизма; нет необходимости сопереживать незнакомым людям, неприятное это занятие.
Мы пошли на набережную, у "Стакана" взяли по бутылке пива. Я выпил сразу и искал урну, а урны не было - пришлось оставить бутылку у скамейки. Подумал - ведь вместо гранцев могли быть и какие-нибудь "чистюли", радеющие за порядок в родном городе. Фантики бывают разные, а фанатики отличаются только оберткой - почти каламбур.
"Тебя вечно в заросли какие-то тянет", говорил Спица. "А всё проще - свое то, что ты назвал своим. Жизнь, Глебыч, не раздача милостыни".
Да. Не был я на Песчанке полностью "своим". Постоянно спорил со Спицей, с Партизаном... Чуть до драки не доходило. Всё знать заранее и не сомневаться, не, это блюдо было не из моего меню.
Может, поэтому и не взяли меня гранцы до сих пор? Кое-кто точно так считает.
На набережной Зоя достала мобильник и начала сосредоточенно фотографировать голубей. Приседала, вытягивалась в струнку. Жмурилась солнцу, улыбалась. А я смотрел на нее и думал об очень простых вещах.
А не придумал ли я себе Зоину инфантильность? Навесил ярлычок, "прелесть какая глупенькая" - и порядок.
Ярлыки удобная штука. Нами потому и вертеть так удобно, что мы на всё ярлыки клеим. Увлекаемся процессом, думать некогда.
Я не сразу заметил, как к нам подошли.
Трое, с "пятернями" на рукавах. Главный, высокий плечистый парень с меня ростом, но двигался мягко, скользящим шагом; не понравились мне эти движения. Второй рыжий и крепкий, со свежим кровоподтеком под губой. Третьим был Гоша Вторник.
Год назад, когда всё еще только начиналось, Вторник пришел на Песчанку и сказал, что уходит к гранцам. Родаки, мол, настояли; там связи и можно поступить в универ. Спица молчал и смотрел в другую сторону, другие тоже - Спица был в авторитете, а Гошу на Песчанке не слишком любили.
А я пожал Гоше руку. Не потому, что хотел его поддержать, нет, просто накануне тогда поругался со Спицей, который уже тогда всё знал и ни в чём не сомневался. Спице назло, вроде как.
А Гошу я тоже недолюбливал, чего уж там.
Мы встретились глазами - Гоша вздрогнул и перевел взгляд на Зою, которая еще ничего не поняла.
- Как учеба, Гоша? - мягко спросил я. Его спутники посмотрели на Вторника, потом на меня. Главный улыбнулся.
Может, обойдется. Может и отскочим.
Страх прилип к легким и не уходил.
- Гоша у нас отличник, - сказал рыжий. Все засмеялись, и я тоже; в школе Вторник был троечником, а прозвище получил за постоянные попытки начать новую жизнь со вторника - понедельник, говорил Гоша, день тяжелый.