- Короче, Коротин. Из-за таких, как ты, я тут сутками в кабинете торчу. Пиши, что продиктую, и в камеру. И не в ту, где тебе хлебальник разрисовали, усёк? К своим пойдешь.
- Рука болит, - сказал я.
Фраза далась тяжело. Слова короткие, а говорить труднее, чем всякую там "пунктуацию".
- Тут и зубами писали - неплохо получалось, - хохотнул следователь. - Левой пиши. Ну, чего застыл?
Пушкин с портрета смотрел недоуменно, только что по сторонам не озирался. А ты как думал, Александр Сергеевич - мой дядя самых честных правил? Да он всех правил, и честных, и нечестных. Правильный был дядя.
- Нет, начальник. Я диктанты в детстве отлюбил.
***
Парни с раскрасневшимися лицами сорвали вывеску с надписью "Городское управление грамотности" и исполняли на ней какой-то незамысловатый танец. Где-то это я уже видел. Какие детали с завода не тащи, всё одно, пулемет получается.
Принцип маятника. Отклони в одну сторону, будет тянуть в другую. Чем сильнее отклоняешь, тем больше.
А с серединой пока плохо.
Рядом тормознула машина, хлопнула дверь. А вот и Спица.
Спица весь состоял из каких-то острых углов. И взгляд был такой же; острый, ввинчивающийся в тебя, как шуруп.
Пара свежих шрамов на лице, на левую ногу припадать начал. Парни при виде шефа перестали топтать вывеску, изобразили что-то вроде стойки смирно. Как они его зовут, интересно?
- Здорово, брат, - сказал Спица.
- Здорово.
Мы обнялись - как два мафиози.
- Как к тебе обращаться-то? - спросил я. - Ты же, как я понял, теперь тут главный.
Спица иронии не принял.
- Тебе гранцы память отшибли? - участливо спросил он. - Для тебя я Спица, понял? Был и останусь.
Я кивнул. Понимал уже, что скажет Спица, что скажу я - от этого понимания было муторно.
Молодняк смотрел опасливо и уважительно. А как же. Герои революции.
- Я сразу к делу, лады? Работы много, Глеб. Работы много, а людей мало. Людей нормальных всегда мало, а сейчас тем более.
- И что предложишь? Вывески срывать?
- Не, тут у меня кадров хватает, - Спица не хотел замечать моего тона. - Сам видишь, парни завелись, здорово эти придурки народ озлобили.
- Маятник качнулся в другую сторону.
- Маятник?
- Ну да. Принцип маятника - качнулся в одну сторону, качнется в другую. Абсурд против абсурда.
Спица пристально посмотрел мне в глаза. Кивнул.
- Да, верно сказал. Голова у тебя всегда варила. Мне, Глеб, башковитые пацаны нужны, что бы хоть пару слов связать умели. И свои.
- А я - свой?
- Ты свой, Глеб. Не мой, не наш. Ты свой.
Вот оно как. И Спица говорить научился.
- Свои, чужие... Опять черно-белое кино?
Я говорил и злился на себя, на то, что чувствовал правоту Спицы, но и свою тоже; странное это было ощущение. В камере все было ясно, в кабинете у кисломордого тоже, а тут глотнул свободы и снова это желание быть над схваткой.
- А ты как хотел? Тут каждый выбрал, - сказал Спица. В его голосе наконец-то прорезался металл. - А кто слился, выбрали за него. Но ты-то не слился. Ты-то не писал им ничего, Глебыч, разумный ты наш. Философ Песчанки; помнишь, как тебя Партизан назвал? А ты не философ, Глеб. Ты круче многих наших, на кого я рассчитывал. Усёк?
"Я в рот имел всех писарчуков", орал кто-то рядом. Спица бросил в сторону орущего свой колючий взгляд, оборвав бесноватый ор на полуслове. Вожак. Не, без иронии - вожак.
- У философа пальчики заболели, - сказал я. - А захотел бы - написал.
- Вот, - Спица как ждал этого ответа. - А другие говорят - захотел бы, не написал. Чуешь разницу?
Эту разницу я чуял. Но и карикатурное сходство гранцев и Спицыных парней, чувствовал тоже.
- Вот видишь картину? - я показал забинтованной рукой на догорающий костер. - Твои ребятки постарались. Книжки жгли. Сначала словари орфографические кидали, потом Пушкина какой-то умник принес. Кстати, а у всех следаков в кабинете портрет Пушкина висел, не в курсе?
Спица прищурился, шрамы на лице побелели.