Из задумчивости его вывел бормотавший себе что-то под нос Шепетуха:
— Это что, — шепелявил подьячий и, по-видимому, уже давно, — я вот однажды пил вино двойное боярское, так чарку выпьешь и враз с катушек долой!..
Серпухин понимающе кивнул, ему ли было не знать. В питейной избе они выбрали самое темное место, чадящий фитилек коптилки Шепетуха предусмотрительно отодвинул на центр стола. От выпитого Мокея прошиб пот, и ему сразу же полегчало. Вальяжно откинувшись на высокую спинку лавки, он словно между делом поинтересовался:
— Ну, рассказывай, как тут у вас жизнь?..
На этот сакраментальный вопрос, который задают друг другу малознакомые, вынужденные убивать вместе время люди, последовал столь же содержательный ответ:
— Терпимо… — Подьячий оглянулся на пробиравшегося к ним между столами полового и не без усмешки добавил: — Живем…
— А этот, который отец народов, губитель рода человеческого, не мешает?
Шепетуха посмотрел на своего нового товарища с прищуром. Сразу отвечать не стал, а выждал, когда подпоясанный кушаком малый поставит перед ними тарелку с пирогами и отойдет от стола.
— А чо ему мешать-то? Мы ж на Руси живем: власть сама по себе, мы сами по себе! До Бога высоко, до царя далеко, вот и вертишься как вошь на веретене…
Поймавший пьяный кураж Мокей отстать от своего собутыльника не пожелал:
— Слышь, Шепетуха, вот ты подьячий — ты же, гад, наверняка взятки берешь! И столоначальники твои, они тоже подношениями не брезгуют…
Сидевший насупротив Серпухина мужичонка на «гада» не обиделся, а лишь неопределенно пожевал толстыми губами:
— Тебе-то что с того?
— А так, — пожал плечами Мокей, — интересуюсь знать…
Шепетуха ответил не сразу, сначала впился зубами в горячую упругость пирога, запил его большим глотком из чарки.
— Когда добро людям делаешь, почему бы и не взять, особливо ежели подношение от чистого сердца! Ты им поможешь, они тебе, и все живут в довольстве…
— Именно так я и думал! — засмеялся Серпухин. — Все дело в генетике, в крови у нас засел зловредный ген Шепетухи…
Подьячий бросил на своего приятеля настороженный взгляд.
— Слова басурманские говоришь, порчу навести хочешь… — и вдруг, как-то непонятно оживившись, предложил: — Слышь, Мокей, давай выпьем за тебя! Хороший ты мужик, — наполнил до краев чарку Серпухина, — нет, ты до дна пей, до дна!
Серпухин выпил, утер рот рукавом рубахи:
— Не страшно брать-то? А что, коли донесут!..
Шепетуха водку лишь пригубил, заметил философски:
— Страшно не страшно, всем один конец! — понизил голос до шепота. — Мы-то что с тобой, мы люди сермяжные, лапотники, тут и не такие на плаху голову ложат. Про князя Владимира Андреича слыхал? Все под топор пошли, всем родом на жизнь государеву умышляли… по крайней мере, так сказывают. И таких тыщи… — Подьячий воровато огляделся по сторонам. — Воевода Никита Козаринов в монастырь, что на Оке, сбег, схиму принял — не помогло, и там достали, окаянные! Посадили по царевой воле на бочку с порохом и подожгли, мол, схимники все одно что ангелы, им по небу летать надобно…
В кабаке было смрадно и душно, стоял мощный запах перегара, грязных тел и волглой одежды. Шепетуха утер разгоряченное лицо пятерней, махнул с горечью рукой, мол, однова живем, и разлил водку по чаркам:
— Колычевы! Все до одного головы сложили. Шаховские… Да что считать-то! — выпил с маху, отправил следом в рот кусок пирога. — Ас Новгородом что, ирод, сотворил?.. Бродяга волынский, Петром кличут, донес, будто жители его к польскому королю переметнуться замышляют, вот Иван Василич и осерчал. Всех в Новгороде вырезал, Волхов от трупов аж вздулся. Иноков монастырских лишали жизни палицами, старца Филиппа Малюта Скуратов прямо в келье удушил… А все оттого, что Петра ентого, доносчика, горожане взгрели за худые дела по первое число… — Подьячий криво усмехнулся. — А так хорошо живем, Господь милует!
Серпухин заглянув в свою чарку, скривился: водка сильно отдавала сивухой. Проступившая на его губах улыбка стала блаженной, пьяненькой:
— Вырезал он Новгород, ну а вы что?..
— Кто это «мы»? — не понял Шепетуха. Похоже было, что и он уже порядком нагрузился.
— Ну, люди, народ… — пожал плечами Мокей, как если бы удивлялся непонятливости своего собеседника. — Ведь, считай, каждому про Ивановы зверства известно…
Подьячий провел ладонью по жидкой бороденке, забрал ее в кулак:
— А нам-то что? Нам — ничего, не нас же железом жгет и пыткою пытает…
— Во, в том-то, брат, и беда! — кивнул в подтверждение собственных мыслей Мокей.