Ваймс прикрыл глаза и сделал медленный вдох.
«Тик-так», полусекундная задержка, «ти-ик».
Дверь кабинета патриция распахнулась. Ваймс поднялся со скамьи.
— Аха, Ваймс!
Навстречу Ваймсу выплыло раскрасневшееся лицо Гьюнона Чудакулли — первосвященника Слепого Ио и признанного лидера всех духовных общин. Гьюнон замер на пороге, нацелив на Ваймса полный торжества перст.
— Вы проиграли!
Тиканье часов утонуло в рокоте голосов жрецов и священников, толпящихся у Гьюнона за спиной. Они налетали на могучую фигуру Чудакулли, как волна на скалу. Образовалась небольшая пробка.
— Вы больше не сможете нам препятствовать! Патриций одобрил проведение Большого Молебна!
Ваймс перевел изрядно похолодевший взгляд с кончика пальца на лицо первосвященника. Гьюнон чуть отвел руку.
— Я не собирался вам препятствовать, я лишь заметил, что провести многотысячное шествие по узкой улочке, забитой множеством лавок и пристроек, — это не лучшая идея. Если вы не желаете избавиться от лишних прихожан, конечно.
— Это историческое место!
— Которое превратится в историческую давку, если кто-то зазевается или что-то пойдет не так.
Лицо Чудакулли начало приобретать пунцовый оттенок. Он открыл было рот, чтобы разразиться обличающей тирадой, но за его спиной что-то произошло. Какая-то игра света и тени? Ваймсу показалось, что он услышал голос Ветинари, но слов не разобрал. Все святоши вдруг ринулись вперед, словно табун испуганных антилоп разной степени упитанности. Этот религиозно-человеческий поток подхватил Гьюнона и потащил за собой к выходу.
— И все же, ему быть! — только и успел выкрикнуть Чудакулли, прежде чем окончательно исчезнуть из вида.
Ваймс фыркнул ему вслед. Ветинари наверняка предложил Гьюнону другой, менее суицидальный маршрут для шествия, но признать глупость своего изначального предложения перед «коллегами» первосвященник просто не мог.
— Прошу прощения, ваша светлость, — Стукпостук вежливо, но непреклонно оттеснил Ваймса от дверей, — вам придется подождать еще несколько минут.
Секретарь исчез в полумраке кабинета, двери за ним закрылись. Ваймс сжал зубы. Каким бы юрким не был Стукпостук, Ваймс все равно заметил, что было на подносе, который он так спешил доставить.
Там лежали бумаги, какие-то письма, свежие чернила и… бинты. Проклятые бинты.
«Продолжаешь поститься, значит?»
Всяческие освященные штуки ранили вампиров, и ранили серьезно. Некоторое время назад Ваймс собственными глазами мог увидеть, насколько жуткие увечья они могут причинить. Иногда даже присутствие какой-то освященной вещицы могло доставить вампиру весьма ощутимый дискомфорт. Ваймс понял это, наблюдая за Салли. Каждый раз, когда вампирше приходилось пройти по улице Мелких Богов, каждый раз, когда она слышала звон церковных колоколов или гонгов, Салли морщилась. А сегодняшнее происшествие окончательно убедило Ваймса, что грядущий «Большой Молебен» способен наделать немало шороху среди кровососов.
Конечно, вампиры могли залечить и эти раны. В вопросе восстановления им вообще не было равных, вот только для исцеления чего-то настолько серьезного требовалась человеческая кровь.
— Прошу вас, ваша светлость, — голос Стукпостука вырвал его из размышлений. — Его милость ожидает вас.
«Салли морщится от одного только отдаленного звона, хотя ее рана куда легче. А ты только что провел немало времени в кабинете, битком набитом святошами».
Ваймс крепче сжал шлем под мышкой и шагнул вперед.
В кабинете горело больше свечей, чем обычно, неудивительно, учитывая только что завершившееся собрание. Хотя эти свечи так и не смогли окончательно разогнать царящий в кабинете полумрак. Ваймс быстро окинул помещение взглядом, оценивая обстановку: количество стульев (похоже, здесь присутствовали представители даже самых малых конфессий), насколько успели прогореть свечи (длилось все не менее часа, нет, даже ближе к полутора), остаточный запах благовоний. Итак, полтора часа один раненый вампир провел в закрытом провонявшем ладаном кабинете в компании двух десятков жрецов, увешанных бесчисленным множеством освященных амулетов. Потрясающе. Ваймс почувствовал, как внутри него начинает клокотать гнев. Он еще не до конца осознал, на что именно злится, но он был, черт побери, в ярости. И прямо сейчас намеревался…
— Тяф.
Что-то мокрое и холодное коснулось его правой ноги. Ваймс опустил взгляд. У его ног копошился председатель Анк-Морпоркского банка.
— Тяф! — уже громче произнес председатель.
Председателя звали Шалопай, и он был, наверное, самым богатым песиком в городе. Может быть, слегка уродливым, хотя лишь до той степени, чтобы дамы любого возраста могли бы сказать про него «прелесть какой страшненький». У Шалопая была приплюснутая мордочка, выпученные глазки и сердце, готовое объять мир. И начать он намеревался с Ваймса.
Ваймс попытался осторожным движением ноги отстранить от себя пса, но тот воспринял это как ярчайший знак дружелюбия. Шалопай лизнул Ваймса за палец, а потом развернулся и уселся своим хвостатым задом ему на сандаль. Таким нелепым образом Шалопай выражал свое к Ваймсу расположение. Постоянно.
— Доброе утро, командор, — сложив пальцы домиком, патриций созерцал открывшуюся ему картину с легкой улыбкой на губах.
Ваймс захлопнул открытый для гневной отповеди рот. Довольно трудно выглядеть и звучать убедительно, когда на твоей ноге сидит восторженный, пышущий дружелюбием мопс. Ваймс отдал честь. Шалопай со странной смесью сопения и хрюканья принялся выкусывать что-то у себя из шерсти.
— Отрадно видеть вас в строю, — Ветинари кивнул на покалеченную руку Ваймса, и, прежде чем тот успел расслабиться и ответить что-нибудь дежурное, перешел в наступление. — Даже если это означает, что вы до изнурения загоняли себя и своих людей.
Ваймс прищурился. Внимательно посмотрел на патриция. Перед его внутренним взором пронесся чрезвычайно правдоподобный образ Сибиллы, привычно отчитывающей мужа за невнимание к себе. Нечеловеческим усилием воли Ваймс отогнал от себя это видение.
Невероятно! Постящийся раненый вампир накануне массового столпотворения жрецов только что попытался вменить Ваймсу в вину переработки.
— Я убежден, что вы слишком заняты, чтобы следить за будничной активностью Стражи, сэр, — собравшись, выдавил из себя Ваймс, изо всех сил стараясь не парировать безотказным, железным аргументом «сам дурак».
Лицо Ветинари источало невинную благообразность.
— А, вздор. Мне не нужно следить за вами, чтобы круглые сутки слышать оружейный лязг с тренировочной площадки на другом берегу реки.
— И я, и мои люди готовы к работе, сэр, если вас волнует именно это.
— Прекрасно, — Ветинари жестом пригласил его подойти поближе, — работы нам предстоит немало.
Почти весь рабочий стол патриция сейчас занимала огромная карта города. Ваймс по возможности осторожно вытащил ногу из-под задницы Шалопая и подошел к столу. На карте было отмечено несколько маршрутов предстоящего шествия.
— К Большому Молебну изъявили желание присоединиться еще несколько церквей, а это значит, что мы ожидаем почти вдвое большее количество молящихся, не считая паломников.
— Еще? — Ваймс прикинул растущие масштабы предстоящего общецерковного бдения. — А они времени не теряют. Сейчас любой дурак может выскочить на улицу и объявить себя главой какого-нибудь культа.
— Не нужно тревожиться, командор, — Ветинари изящным движением смахнул с карты застывшую капельку воска. — Мы, слава богам, были и остаемся светским государством. В основном потому, что религий у нас так много.
— Простите, сэр. В последние дни я как-то стал об этом забывать.
Патриций покачал головой.
— Люди считают затмение дурным знаком. «День, когда боги ослепнут». В такие дни они намного сильнее тянутся к вере и свету. Пусть даже для большинства эта тяга — всего лишь результат страха темноты.