Милослав едва заметно качнул головой, сужая глаза и понижая голос:
— У меня есть четкий отпечаток обуви с квартиры госпожи Марешовой, фрагмент того же отпечатка из Вашей квартиры и тот же фрагмент и образец ДНК из жилища Давида Барты. — Детектив наклонился над столом так близко к Анете, что она различала на коже едва уловимое щекотание его дыхания и слышала легкий табачный запах. — Эти следы не соответствуют никому в базе чешской полиции, но ими я смог бы безапелляционно прижать подозреваемого, выйди он на охоту снова.
Ей казалось, что темные твердые глаза Войтеха заполнили собой всё пространство, она ничего кроме них не видела. Анете пришлось коротко зажмуриться и дернуть головой, но это странно искривленное видение не исчезло.
— Госпожа Блага, Вы понимаете, о чем я?
Тогда — накануне вечером в одном из ресторанов торгового центра «Палладиум» — она пожала плечами, показывая, что не улавливает хода мыслей детектива. Сейчас, ранним утром семнадцатого января, вторника, в гостиничной постели, немного жесткой в своей отутюженности и незнакомо пахнущей, Анета протяжно вздохнула.
На полдень была назначена месса в церкви города Миловице, но Блага хотела приехать к родителям Гелены заранее. Хотя все траты на себя взяла редакция «Файненс», а большинством организационных хлопот занималась секретарь журнала, она испытывала болезненную необходимость оказать хоть какую-то помощь. А это означало, что ей пора было начинать собираться, ведь часы показывали без нескольких минут восемь, но Анета не могла заставить себя встать. Она проспала больше двенадцати часов к ряду, но всё равно чувствовала себя разбитой: мышцы ломило, голова была тяжелой и заполненной неспокойным бурлением мыслей, веки упрямо слипались. Она пыталась оградиться от всплывающих в памяти слов детектива, но безуспешно.
— Госпожа Блага, — Милослав Войтех склонил голову с одной стороны на другую, словно под иным углом был способен рассмотреть, что происходило за бледной маской замешательства, и добавил проникновенно: — Анета. Мне нужно выманить их исполнителя, поймать его за руку.
Она в непонимании нахмурилась, и детектив пояснил:
— Он обильно наследил, только этого недостаточно, чтобы установить его личность. У меня нет даже сколько-нибудь внятной ориентировки, чтобы объявить его в розыск — его почти никто не видел и не может описать. Но если он нацелиться на конкретно заданную нами цель, я смогу его на этом повязать и уж затем — будьте уверены — докажу причастность как минимум к двум убийствам.
Анета протяжно выдохнула и протерла лицо. Какое-то время она сидела, спрятавшись в собственной ладони, пытаясь упорядочить мысли и усмирить эмоции, а затем хрипло уточнила:
— Я правильно понимаю: Вы хотите использовать меня как наживку?
Милослав Войтех медленно кивнул.
Она пыталась гнать от себя слишком красочные и рельефные картины того, как обрывается её жизнь, пойди что-то не так, опоздай детектив с отмашкой схватить подозреваемого или окажись тот проворней притаившейся полиции. Впрочем, Анета не могла не признать, что и без того зависла на волоске. Она увязла в этой истории слишком глубоко, чтобы смертоносное болото рано или поздно не затянуло её в свою мертвую хватку. Принимая решение, следовало об этом помнить.
Столкнув с себя одеяло, Анета села и свесила к полу ноги. Следователь криминальной полиции ни на чем явно не настаивал, он лишь утверждал, что на данном этапе расследования ловлю на живца видел самой эффективной тактикой, способной дать результат быстрее и надежнее других следственных мероприятий, и заверял, что прибегать к ней необязательно. Но Блага ощущала это так, словно он не оставлял ей выбора. Милослав Войтех будто всем своим видом — тонкой линией строго сжатых губ, острым росчерком скул и буравящими насквозь темными глазами — транслировал известные Анете условия уравнения: Вы всё равно рискуете умереть, но можете выбрать между покорным ожиданием своего часа и попыткой отменить эту угрозу поимкой убийцы. Она снова безотчетно — и нерационально — его боялась.
На спинке стула темной грудой повисли пуловер и узкие джинсы — первые попавшиеся под руку черные вещи в спешном вечернем визите домой. Анета приказала себе сконцентрироваться на этой одежде, на необходимости встать с кровати, принять душ, высушить волосы, одеться, спуститься к оплаченному завтраку, заказать такси и уехать. Ей нужно было отключить голову и действовать механически, но мысли неслись галопом, сметая фокус её концентрации. Сегодня был день похорон, — полиция отдала тело в обозначенный срок — и, откручивая кран и склоняясь над узкой остроугольной раковиной, Анета подумала о том, что пора было посмотреть правде в глаза. Все эти дни она вела себя так, словно искренне не понимала самой сути, словно отказывалась принимать её во внимание, будто не была способна поверить и осознать, но истина была однозначной и необратимой: Гелена Марешова была мертва.
Она металась между компьютером, кофе, архивами, Эриком и детективом криминальной полиции, старательно избегая единственной причины происходящего. Ей даже удалось в какой-то момент начать использовать прошедшее время в разговорах и мыслях о Гелене, в ней невнятно прощупывалась скорбь, и наворачивались на глаза слёзы, но подсознательно она всё ещё упрямо воспринимала мир так, словно Марешова вот-вот позвонит ей и вместо приветствия сообщит приглушенно:
— Это просто полная задница!
Только настоящая задница состояла в том, что не позвонит. Принятие этого факта застало Анету в ванной комнате у струящейся в белоснежную раковину горячей воды, и она вдруг не смогла вдохнуть. Казалось, боль приобрела материальную форму и осела где-то под диафрагмой, выдавливая из Анеты воздух и пустоту, замещая пространство в легких, сердце и голове холодным и острым, как металл, знанием — её подруга погибла.
— Боже, — едва слышно выдохнула Анета, хватаясь за керамический край умывальника, чтобы не упасть. — Боже!
Она не была набожной, или излишне драматизирующей, или особо сентиментальной; Блага привыкла считать себя довольно черствой и решительно отстраненной, закрытой для потрясений извне и проявлений изнутри, осознанно одинокой и ограниченной в проявлении тепла. Вся её жизнь — работа, общение с родителями, отношения с мужчинами, её дружеские связи и даже предпочтения в хобби и выбор домашнего животного — была выстроена вокруг идеи того, что Анете было комфортно с собой, и для удовлетворения потребности в человеческом тепле ей было достаточно малого.
Но с Геленой всё было иначе, и восемь лет Анета слепо не отдавала себе отчета в том, как на самом деле сблизилась с ней, какой исключительно беззащитной в своей откровенности бывала в её компании, как нуждалась в том, чтобы всем произошедшим, всеми мыслями и всеми обуревавшими чувствами делиться с подругой. Она принимала за норму поведения то, что порой они могли не видеться неделями, затянутые с головой в работу, уставшие или увлеченные чем-то, но всегда поддерживали контакт: звонками или короткими сообщениями — не имело значения, важно было лишь их обоюдное стремление не терять друг друга из виду.
Смерть означала так просто выразимую словами, но сложную к принятию невозможность позвонить и получить ответ. И это опрокидывало вверх ногами и встряхивало до крушения всего, находящегося внутри, мир Анеты. Из неё словно вырвали кусок, и теперь в эту пустоту задувал морозный январский ветер, превращая в твердый бесчувственный лёд всё то немногое, что осталось.
Анета едва пришла в себя, только когда требовательно зазвонил стационарный телефон на прикроватной тумбе. Администратор вежливо, но настоятельно напомнил, что номер следовало освободить через час. Пытаясь утереть заплаканное лицо, охрипшим от продолжительных рыданий голосом Блага пообещала, что покинет отель в ближайшее время, поблагодарила за беспокойство, положила трубку и бросилась обратно в ванную, где все ещё был открыт кран над раковиной. Торопливо приняв душ и натянув черную, сопротивляющуюся одежду на ещё влажное тело, собрав мокрые волосы в высокий спутанный узел и спешно затолкав в сумку все свои вещи, Блага укуталась в пуховик и выбежала из комнаты.