Труднее оказалось с прямыми обязанностями. Поначалу Рони зажигал узкие деревянные щепы-лучины в память о каждом призванном — "они ведь были людьми", но полгода-год спустя ритуал поблек, стерся, как истоптанные башмаки; и он прекратил отдергиваться, выхватывая среди отключенных знакомые лица. И переступал через разодранные, словно после разрыва динамита, куски призванных Целестом. К торопливому, смешанному с брезгливостью страху, привык тоже.
Вот и сейчас — официантка в коротком, несмотря на прохладу, платье цвета корицы принесла им пряное розовое вино и жареную в сухарях утку, а, получив за расторопность чаевые — не улыбнулась, как улыбалась обычным посетителям; ретировалась.
Они сняли залитые кровью мантии, но браслеты-передатчики выдавали Магнитов. Целест звякнул серебром о бокал.
— Вербена… скоро ее выступление. Ты пойдешь?
"А Элоиза там будет?" — едва не спросил Рони, и едва не подавился ломтем картофеля. Во-первых, разве Вербена появляется без названной сестры? Во-вторых…
— Конечно.
— Сестрица по секрету доложила… Сейчас, погоди, припомню как она это сказала… "Будет настоящий фурор, мы встряхнем наше болото", — продолжал Целест. К их столику подлетело несколько воробьев — в отличие от людей, птицы не страшились "садистов и мозгожоров". Целест щедро отсыпал крошек. — Я и не сомневаюсь. Вербена — всегда залог фурора… иногда чересчур.
Он добавил последнее с легкой тоской, будто промелькнуло облако по кристальному августовскому небу. Вербена — танцовщица из бара "Кривоногого Джо", маленькая Дафна и испуганное дитя, ныне она — дива, прима и истинное чудо Виндикара. Чудо без примеси крови или безумия.
Ее проверяли много раз, но дара не выявили — самый обычный человек. Вольнодумцы, книгочеи-еретики шептались: наконец-то талант от Бога, а не бесовы отродья (под отродьями, безусловно, подразумевались Магниты). Вербена — имя, произносимое Виндикаром и самой империей Эсколер как имя богини, воплощенной красоты.
Они же оставались просто… друзьями.
Они общались вчетвером, и Целест порой поддразнивал танцовщицу, а она безжалостно мстила, не гнушаясь кусаться и царапаться. Рони и вовсе считала чем-то вроде немногословного слуги, правда, не боялась "картинок", которые тот охотно показывал. "У тебя в голове фильмы?" — спросила как-то Вербена, и Рони пожал плечами. "Они у каждого", — вместо напарника объяснил Целест, — "Только мистики умеют ими делиться".
Но вскоре девочке наскучило дергать Рони за рукав "покажи еще чего-нибудь" — реальный мир предоставлял куда более богатый выбор, и в отличие от "картинок" его дозволялось трогать и пробовать на вкус. Рони не навязывался.
К тому же не Вербена занимала целый "склад" фильмов-в-голове. О нем Рони молчал отдельно.
— Они звали нас сегодня, — сказал Целест. Солнце сменило золото на россыпи граната, по небу ползли разводы, суля дождь и ранние холода. Немногочисленные посетители перебирались с летней площадки, стилизованной "а-ля натюрель" — пластмассовый плющ вперемешку с живым и столики в виде несуразных цветов, — под крышу квадратного кафе, откуда доносилась музыка и дышало теплыми вкусными запахами.
"Хороший вечер", лениво потягивал вино Целест, "черт с ними, с постановлениями и правилами".
— Уже поздно, — заметил Рони.
— Элоиза упоминала тебя. Кажется, ты ей нужен… в смысле, помощи, — не удержался Целест, и его куснула совесть. Говорят, человек способен бесконечно наблюдать изгибы открытого пламени, Элоиза была таким пламенем для Рони. Он охотно позволил бы жару сорвать с себя кожу, плоть и опалить до костей, до черно-серебристого пепла. Еще Элоиза была — горьким медом, а он — увязшим всеми лапками и слюдяными крыльями, трутнем.
— Я?
Вид у мистика сделался дурацкий: моментально отвернулся изучать воробьев, покраснела даже шея, и высветились тонкие волосы чуть ниже затылка. Как всегда, стоило упомянуть Элоизу. В присутствии девушки Рони вовсе играл роль шута при королеве; лучший шут — тот, кто серьезен, кто веселит не натужным юмором, но каждым жестом и взглядом. Совесть Целеста периодически потрясала кулаками, но удержаться от фырканья в рукав он не мог: романтичные сопли забавны в принципе, а уж в исполнении неуклюжего увальня…
А он? Целест мысленно прогнал саркастичную совесть, как назойливого (рыжего, разумеется) кота: я не бегаю за Вербеной хвостиком, мы на равных, а то и наоборот — Вербена за мной увивается, по-девчачьи, в стиле "ну и катись отсюда", однако Целест старше на пять лет и понимает то, чего не понимает пока сама Вербена.
— Именно, ты. Может быть, даже наградит. Как насчет поцелуя в щечку? — Целест молился, чтобы не заржать, а Рони пожал плечами на беззлобную насмешку. Он не обиделся: привык за столько лет. Целест прав — ерунда все это…
— Почему бы и нет? Пойдем. Только дай доесть утку: за нее все равно заплачено.
Целест все-таки рассмеялся — теперь уместно. Он раздавил окурок в листообразной пепельнице, вытянул длинные ноги, пошевелил носками кроссовок. С реки тянуло прохладой, но вино грело изнутри. Когда никотиновый дым рассеялся, он втянул терпкий осенний воздух.
Из кармана вывалился баллон нейтрасети. Официантка несла счет, чинно вышагивала на каблуках, она отскочила от безобидного блестящего цилиндра, будто от гранаты с сорванной чекой. Целест лучезарно улыбнулся миловидной шатенке в мини-платьице — жаль, так боится Магнитов; вернул "необходимую предосторожность" в карман.
— Отличный вечер. Плевать на "разумных" одержимых, — "и целые склады свеженьких отключенных, и что кровь из-под ногтей вычищать не успеваем". — На все плохое — плевать.
*
Они всегда заходили через черный ход, предназначенный для слуг и незначимых просителей. Помимо того, что Целесту не хотелось бы наткнуться на какого-нибудь расфранченного аристократа или пузатого чиновника в лаково-пурпурном мобиле и с целым выводком одинаковых, как канарейки в клетках, лакеев возле увенчанных позолоченным гербом-львом ворот, он заботился и об отце. Незачем лишний раз напоминать высшему свету, что сын Адриана Альены — нелюдь и "легальный убийца".
Иногда Целест размышлял, как бы принял отец весть о гибели первенца. Скорее всего, с потаенным, спрятанным даже от себя, облегчением. О мертвых говорят лишь добрые слова, и тем мертвецы противоположны Магнитам. Декстра однажды посоветовала отречься от родового имени: "Винсент и я отреклись лет двадцать пять назад, и не жалеем. В наших собственных довольно чести". Но Целест не желал перерезать единственную нить, связывающую с матерью и Элоизой.
Но и возле невзрачной низенькой калитки дежурило двое стражей. Один поспешно выбросил окурок, заметив гостей, из-под подошвы громоздкого сапога предательски сочился голубоватый дымок. Страж досадливо крякнул, увидев, что раздавил почти целую сигарету из-за рыжего сыночка хозяина — чертова Магнита да его напарника.
— Куда? — хмуро осведомился он у Целеста. Рассыльному или служке бы добавил пару крепких выражений, но "мутированных выродков" опасался.
— К сестре, — Целест смерил стража взглядом сверху вниз, благо рост позволял. Рони пробормотал "Извините" и как можно незаметнее проскочил следом.
Когда-то особняк воспринимался дворцом — а особенно возносились ввысь своды мраморных стен, холодных даже в июльскую жару, а пестрые узоры на декоративных окнах чудились далекими, как звезды. Теперь Целест вырос, и разноцветные витражи мерцали, словно переспелые плоды на деревьях — высоко, но можно дотянуться. Иллюзия, однако, приятная иллюзия.