Целест толкнул дверь черного хода. Оказалось незаперто.
Внутри — запах сушеных цветов, грузные каменные и железные пузыри ваз и мрамор, много мрамора, это холодный камень — весна выдалась теплой, но в холле все равно льдисто, почти как в подвале дешифратора. Элоиза и Вербена, несомненно, вспоминают. Поэтому, в их комнате наверху камины и всегда тепло.
Никого. Ступеньки — и забери Вербену сам. Если хочешь что-то сделать, делай это сам.
"Почему она не спускается?" — нахлынул страх. До комнаты Элоизы и Вербены он домчался в три гигантских скачка.
Перед глазами ярко, как худшие из картинки мистиков, нарисовалась Вербена — привязанная, посаженная на цепь, как дворовая собака. С отца станется. И Элоиза… да что, в конце концов, она может? Все эти игры в демократию длятся ровно до первого "звоночка".
Альена остаются Альена, но Адриан — Верховный Сенатор, а Элоиза — просто рыжая девчонка.
"Я заберу Вербену в любом случае", — из-под ногтей левой руки ткнулись и поползли иглы. Целест слишком часто призывал их в последнее время, но это такая мелочь, верно? На фоне остальных нарушений правил.
"…Или их обеих".
— Т-сс, — его плеча коснулась ладонь. Целест успел распознать, что она невелика, а прикосновение — вкрадчиво; он развернулся и едва не всадил шипы в живот…
— Касси! — выдохнул Целест, пряча оружие. Виновато, как неуклюжий котенок, не вовремя выпустивший когти. — Прости. Ты… не надо так. Подкрадываться.
"Подкрадываться к Магниту? Этот губастик? И я его не почуял…" — Целест нахмурился и мотнул головой.
— Т-сс, — повторил Кассиус. — Заходи осторожно. Наверное, лучше бы завязать тебе глаза, но боюсь, у нас нет времени…
— Касси, какого черта? — Целест попытался вывернуться из вельветовых — перчатки напоминали крысиную шкурку, — "объятий". Инстинктивно хотелось вытереть край ладони о джинсы, встряхнуться — облитым грязью псом. "Я неблагодарная дрянь", укорил себя Целест. — "Они ж мне помогают". — Где Эл и Вербена?
Кассиус приподнялся на цыпочки, будто собираясь поцеловать. Голубые глаза блестели почти лихорадочно — у него был не лучший день, как у нас всех, — посочувствовал молодому сенатору Целест; он почти не отпрянул, когда розово-бежевый вельвет ткнулся в подбородок. Указательным пальцем, словно гладил кошку.
На самом деле, Кассиус хотел приложить палец к губам Целеста. Только поэтому и не получил в морду — хотя бы "дружески".
— Не кричи, когда войдешь.
Конечно, Целест вышиб дверь плечом и пинком c разворота.
Первой он увидел Элоизу — она неаристократично ссутулилась на прозрачном столике, и уставилась перед собой — на кресло или кого-то в кресле, полураздетая — в старом домашнем платье мышиного цвета со сползшей правой бретелькой; к Целесту кресло разместили спиной — нарушив гармонию комнаты, между прочим. "Я давно не был здесь". "Что с ней?" "Что происходит" — трехцветием вспыхнуло где-то за ушами, Целест мотнул головой.
Не кричать, сказал Кассиус, и что он имел в виду?
— Эл? — позвал Целест, но девушка не откликнулась. По комнате плыл запах вишневых сигарет — "я такие не могу себе позволить", отметил Целест, — и полумрак; Элоиза не удосужилась зажечь свет, но ее можно понять, она устала в доме-без-теней от белесой пустоты ламп. Широко раскрытыми глазами слепой она пялилась на что-то — или кого-то в кресле.
— Эл? — повторил Целест, шаря по шершавой стене в поисках выключателя. Его вновь прервал вельвет — перчатки Кассиуса на запястье, а потом этот неуклюжий на вид кукольный мальчик скользнул к Элоизе с юркостью крысы.
— Не надо, Целест. Свет привлечет внимание. Мы обезопасили дом как могли, но…
— Да какого…
Он осекся.
Совсем темно все-таки не было. Подсветка — "светлячки" в полу, искусственные свечи; один рыжеватый, как волосы Альена, блик капнул в лицо и глаза Элоизы; и Целест увидел, что глаза ее пусты и равнодушны, как два сердолика.
— Какого… — повторил Целест и шагнул к Элоизе и креслу. Кассиус опередил его, а Элоиза качнулась кукольно вперед, и обе ее руки упали ладонями вверх, похожие на мертвых птиц. Кассиус тесно обнял ее и улыбался из-за рыжей "вуали" чужих волос.
А Целест все же заглянул в кресло.
— Отец, — выговорил он. Всколыхнулась и тут же иссякла, злость: отец. Не Верховный Сенатор. Не господин Альена.
Человек в кресле скрючился в неловкой позе. Угловатые худощавые плечи — вывернуты под неестественным углом — запястья связаны позади; Адриан Альена был рослым человеком — сын обогнал всего на пару дюймов, и, чтобы разместить в милом кресле-пуфики девичей гостиной, пришлось выгнуть руки и ноги. С тем же успехом его могли запихать в багажник.
Верховного Сенатора, Владыку Виндикара — сколько еще тяжеловесных, как золотые слитки, определений, — затолкали в кресло на манер складного манекена.
От этого зрелища Целеста бросило в озноб. Рядом покачивалась Элоиза, почему-то сгибая пальцы в кулак и снова разжимая их, а Кассиус обнимал ее и улыбался, и все чудилось розыгрышем — сегодня твой день рождения, тебе полагается пирог с глазурью, свечи и подарки. "Отключенная" (нет, только не это, я пошутил) сестра и связанный, словно курица перед закланием, отец.
Кассиусу оставалось протянуть серебряный ритуальный кинжал с костяной инкрустацией. Вместо этого, он улыбнулся:
— Мы же обещали все устроить.
Целест проглотил скользкий комок в горле.
— Что с Элоизой? — с отцом проще. Жив, только во рту кляп, отчего впалые щеки на узком лице гротескно вздулись. Возможно, травмированы суставы — он немолод. Но жив.
— Ты любишь сестру. Это хорошо, — Кассиус снова улыбнулся, и Целест подумал о мистиковых иллюзиях… если Рони шутит так, он надерет ему зад. Даром, что напарник и лучший друг.
— Что вы задумали? — Целест перевел взгляд от отца (не верю, мой отец был недосягаем, как божество; божество нельзя запихнуть в кресло и сложить вчетверо, вроде столика для пикника) на Кассиуса. — Что за гребаное дурацкое шоу?
— Ничего страшного, Целест. Ей ничего не угрожает, ты разве никогда не видел… воздействия? Рони тебе не показывал, что может мистик сделать с человеком? Не верю. Они все это делают. Если ты можешь взять чужие мозги и повернуть в них шестеренки, словно в заводных часах, обязательно воспользуешься…
Целест вспомнил клетку два-на-два, томное перемигивание нейтрасети, похожей на связку анаконд; растерянную улыбку: я вернул тебя в материнскую утробу.
Я хотел, чтобы тебе было хорошо.
— …Не понимаю, — сказал он, скривился. — Отец…
Тот разжал сухие голые веки. Седые ресницы похожи на ломкий иней, и ледяным был взгляд — на Целеста и Кассиуса; будто хлестнули по лицу. Связанный и изломанный, Адриан Альена не утратил ненависти и презрения. Верховный Сенатор не ведает страха, не просит пощады.
— Касси, я не знаю, что…
— Тсс, — стоило Целесту потянуться к связанному, как вельветовые пальцы обвились вокруг сливочно-белого и уязвимого горла Элоизы. Целест поднял ладони в жесте: сдаюсь. Скатилась на рукав капля крови — предательски выбился шип, прямо из мякоти венериного холма.
Кассиус надавил на трахею Элоизы, она дернулась, как младенец под подушкой, но не очнулась.
— Ты ведь понимаешь все, правда, Целест? Ты импульсивен, но не дурак. Я надеюсь.
— Предположим.
Целест предпочел бы одержимого — разумного одержимого в том числе. Честный бой, а не тихое бормотание Кассиуса Триэна (никогда не доверяй Триэнам), не прохлада где-то в голенях или в паху: что-делать-вашу-мать!? Он заставил себя смотреть на шип, а потом заставил его же спрятаться.
"Ты должен уметь нападать, но _не_нападать — важнее", говорила Декстра.
Еще до того, как Магниты стали палачами. Еще до того, как…
— Где Вербена, и что ты задумал, Касси?
— То, до чего ты не сумел бы, Целест, — губы его дрожали и блестели. Кассиус волновался. Казалось, он расплачется, вздумай Целест поддразнить его — "маменькиным сынком", "гребаным Триэном" или как-нибудь в подобном роде.
Руки дрожали тоже. На шее Элоизы — наверное, щекотно, если бы она чувствовала.