"Касси все равно Касси. Не дождется — Владыка, тоже мне".
— Я не убивал, — предсказуемо начал Целест. Гул усилился — можно было распознать отдельные голоса, или вообразить вибрацию хрупких слюдяных крыльев, темные лапки цепляются друг за друга, а каждое полосатое брюшко таращится жалом.
Ядовитым, очень ядовитым.
Целесту нравились жала и яд. В конце концов, разве сам он не был — Магнитом-осой, лезвия и капли отравы?
— Я не убивал, — повторил он, — Эл меня оправдывала, — в глаза залезли отросшие волосы, Целест дунул, чтобы прогнать их, — И зря, потому что все эти обвинения — собачье дерьмо.
Жужжание превратилось в визг. Просвистело над ухом и крякнуло об стену тухлое яйцо. Целест шмыгнул носом.
— Собачье дерьмо. И пахнет как ваша тухлятина, ага. Мне никто не верит, потому что… ну, я правда не особо-то ладил с отцом, — голос сорвался на противного "петуха". Целест даже смолк, прислушался к выкрикам — "четвертовать!", "избить до смерти!" и банальным "голову с плеч!", — Но я собирался уйти сам. В конце концов, Амбивалента можно нейтрализовать и без Объединения… наверное. И уж тем более — без меня. А еще потому, что я не такой уж герой, и после того, как по носу щелкнули — решил заботиться только о тех, кто мне правда дорог. Таких людей несколько, но ма… Ребекку и Эл…оизу все равно не уговорил бы уходить. Я выбрал Вербену и Рони.
Пожал плечами.
Вытряхнуть душу — на весь Виндикар. Когда-то исповедью называлось, только с глазу на глаз — грешник и священник.
"Грешник? Может быть. Убийца, палач и выродок. Но не отцеубийца".
Рони смотрел куда-то в сторону, то ли сканировал мысли толпы, то ли подсчитывал дохлых кошек и гнилые томаты. У Целеста болела и чесалась голень, и тянуло поскорее покончить с этим — исповедь так исповедь, он не скрывает ничего.
— Меня подставили, — сказал он. — Ты подставил. Ты, Касси.
Владыка часто и тяжело дышал, повел плечами — напоминая бабочку на игле коллекционера, еще живую бабочку. Авис мотнул носом, и Кассиус вскочил:
— Довольно! Довольно лжи. Мятежник, преступник и… я выношу тебе приговор.
"Мы двое, и ты казнишь меня. Но это — не победа", — Целест улыбнулся открыто и радостно — солнечное утро и впереди целое лето, яркое пестро-зеленое лето и рыжая осень после. Его время.
— Благодари Элоизу — ты не будешь убит. Однако, — Кассиус повысил тон, чтобы слова добрались до каждой мыши в норах Цитадели. — По решению суда и Владыки Эсколера, преступник, чья вина доказана ныне будет подвергнут…
"Смерть, здравствуй".
— …мере наказания, имя которой — Печать.
Кассиус запнулся на последнем слоге. В повисшей тишине угадывался — смех, недоумение, отвращение — тоже.
Печать — древний, действительно имперский ритуал. Иначе не скажешь, собственно, наказанием трудно назвать. Применяли его к высокопоставленным бунтовщикам, часто — к женщинам; потом Печать запретили — как чрезмерно жестокую меру наказание.
"Ослышался? Нет, но… зачем, это ведь…" — страх проелозил по внутренностям — скользкий и холодный, как бородавчатая жаба.
"Ослышался?"
В толпе переглядывались.
Элоиза всхлипнула навзрыд — нет, пожалуйста, — но прикусила язык, и смиренно опустила голову; в точности — будто на стекле и с шипом-кинжалом. Гордая, смелая… и покорная, в конечном итоге.
— Правая половина лица преступника будет подвергнута иссечению и прижжена, дабы на веки вечные стать знаком — вот он, чьи деяния — зло. И после свершения ритуала выброшен будет преступник за пределы священного града Виндикара, и заклят отныне путь ему в град Виндикар, и каждому жителю — прикасаться запрещено, а так же всяческую помощь оказывать. Если же смерть постигнет нечестивого, то высший суд. Также, любой в изгнание за преступником последовать может, сам изгнанником становясь…
— Долго учил, Касси? Это из Архива, — проговорил Целест, неспособный пока осознать. А вот поддеть — пожалуйста. Улыбка его полиняла и выветрилась. Кассиус заранее все придумал, недаром же вызубрил судейскую книгу старых императоров. Сам бы не додумался ни до Печати, ни до заумно-пафосных формулировок.
— Последует ли кто за преступником в его изгнание? — Кассиус проигнорировал выпад.
Рони пожал плечами, словно его спрашивали — будет ли он вторую порцию жареной картошки с мясом. Дурацкий вопрос.
— Я. Иероним Тарк.
"Все будет хорошо", продолжал лгать он Целесту. Тот по-лошадиному тряхнул волосами — смешно, а?
"Печать, Рони. Чертова Печать".
"Все будет хорошо".
— Да будет так. Приговор привести в исполнение…
— Стой, — выкрикнул Целест. — Как насчет последнего желания? Ну… в любом случае, я ведь больше не… в общем, я хочу увидеть… попрощаться. Нет. Увидеть. Вербену.
Тао и Авис синхронно сглотнули. Авис сделал движение пальцами, будто открывая бутылку — или сворачивая шею кому-то маленькому, вроде птенца или мыши.
— …Привести приговор в исполнение. Немедленно.
*
"Немедленно".
Целест схватил открытым ртом воздух, наблюдая, как открываются двери.
"Вербена. Пожалуйста… я знаю, после Печати не выживают, это изощренная пытка и казнь; все, чего я хочу — проститься".
Краем глаза замечал еще, как вскочила и пыталась выкрикивать "не надо, остановитесь" Элоиза, ее силой усадили на место прихвостни Кассиуса — "будьте-вы-оба-прокляты"; перешептывались в "зрительном зале" экс-соратники; кто-то прятал взгляд, а кто-то с голодным гиеньим выражением лица пялился на Целеста — ну же, когда начнется.
У входа стражи отомкнули алебарды. Целест замер, слыша гулкий пульс в ушах, громче грохота жестяного ведра по ступеням — да-нет, нет-да. И озадаченно присвистнул, когда первыми у входа появились Главы Магнитов.
Рони, сложивший руки в молитвенном жесте — казалось, он вовсе отключился от реальности, и сбоем в дешифраторской программе повторял только — "все будет хорошо", — вскинул бесцветные ресницы и въерошил отросшую белесую челку.
Но Целест не спросил — "почему они?" Винсент держал за руку Вербену. Декстра вышагивала рядом на манер конвоира.
— Что вы… Почему…
— Иди, — Винсент подтолкнул Вербену, и та сорвалась с места. Вблизи Целест рассмотрел, что волосы ее потускнели, а и без того тонкая фигура сделалась полупрозрачной; болезненно и хрупко выпирали кости, смуглая кожа посерела и губы потрескались. Вербена напоминала оживленного мертвеца, правда, у зомби не бывает заплаканных глаз.
— Целест, — она обняла его за шею. — Прости… это все я… Я виновата…
А он не мог ни ответить, ни обнять в ответ. Только зарылся носом в волосы, потом поцеловал мочку уха, обтянутую кожей скулу и уголок обветренного рта. Вербена плакала, но беззвучно и бесслезно.
— Что они с тобой делали?
— Ничего, Целест. Но с *тобой*… - она прижалась теснее. — Я слышала, там, за дверью. Меня не пускали раньше, потому что… не знаю, почему. Сказали — можно проститься, а еще…
Голос сорвался на гортанный всхлип.
— Прости. Все из-за меня. Если бы я не поехала тогда с Тао… он обещал, что привезет к тебе, а вместо…
"Вот оно что. Обманули нас обоих", — но теперь это не имело значения. Целесту хотелось обвить и успокаивать Вербену, а оставалось лишь по-собачьи лизать сухую горячую кожу — горько-соленую на щеках.
— Все будет хорошо, — повторил он вслед за Рони, подумав об эстафете. Ложь — от одного к другому, ложь во зло и ложь во благо. — Печать — это… ну, не казнь насмерть ведь. Ну попортят физиономию, ерунда…
Лучше б молчал. Вербена вцепилась крепче, ее била крупная дрожь.
— Ну все, хватит, — Декстра рванула девушку.
— Не трогайте его! Или… меня! Меня тоже казните! Я виновата!
Декстра скривилась. Оттащила Вербену, не замечая истерики, швырнула Винсенту.
— Уведи ее.
— Нет! Я имею право остаться… я слышала. Владыка, — Глава мистиков не успел остановить ее, Вербена преодолела расстояние до Кассиуса двумя скачками, алебарда одного из стражей оцарапала локоть, но не задержала ее. В конце концов, она была танцовщицей, быстрой и грациозной. — Умоляю вас… позволить мне остаться.