— Вернуай — произносится Вернуй? — выпалил он, развернув его к себе лицом.
— Прошу прощения?
— Улица есть в Париже — пишется Тремуай, а произносится Тремуй. Вы не родственники?
— Насколько я знаю, нет, — добродушно протянул бином.
— Пересмотри свое генеалогическое дерево, Рикетт, тебе ветви не хватает.
— Меня зовут Эмерик, мсье. Не надо феминизировать, мне это не нравится.
— Да ну? Ты не любишь гомиков?
— Я не брошу в вас камень, но не считайте свои наклонности нормой.
Полина повернулась ко мне, паника смешалась в ее взгляде с укоризной. Я пришел на выручку Максиму, сказав, что он бельгиец. Первое, что пришло мне в голову, чтобы уйти от скользкой темы.
— Максим Де Плестер! — рявкнул он в подтверждение прямо в лицо предполагаемому сопернику.
— Валлонская знать? — осведомился тот с насмешливой почтительностью.
— Нет, фламандское быдло. Нарываешься, Вернуй?
— Sorry, — извинилась Полина перед двумя киберпрофессорами, которые, приветливо улыбаясь, пытались постичь поведение Frenchies[25].
Она взяла нас обоих под локти и увела из шатра.
— Меня все это достало не меньше, чем вас, мальчики, но это мой университет и мое будущее. Ясно? — Указав на яблочно-зеленого и малиново-розового, она пояснила: — Вот он разработал шпионские программы, а она — крупнейший в мире специалист по прослеживаемости алгоритмов. Они мои научные руководители, так что дайте мне делать дело, а я приду к вам в Рьюли-Хаус в девять часов. Приготовьте праздничный стол, я сегодня ужинаю с вами. И поэтому сейчас прощаюсь. Вуе.
Она повернулась на каблуках, взметнув тогу, приоткрывшую восхитительные ножки. А мы, два дурака, стояли, глядя, как она возвращается к светилам планеты Веб.
— Мы карлики, — тихо сказал Максим.
— Но в нас есть своя прелесть. Вот тебе и доказательство.
— Ладно, пошли затоваримся.
Он обнял меня за плечи, и мы, покинув университетский мир, вернулись к цивилизации.
Ровно в девять внизу нашей подвальной лестницы раздался звонок.
— Черт, она слишком рано! — всполошился Максим, сражавшийся с майонезом, который так и норовил свернуться.
Напуганные флуоресцентными цветами английской пищи, мы в конце концов купили трех замороженных омаров, и теперь они томились в кастрюльке с маргарином. Я вынул руки из огуречного салата, где пытался отыскать крышечку от бутылки с уксусом, и пошел открывать Полине.
На ней было узкое шелковое платье сиреневого цвета, в руках бутылка бургундского. Готовый вот-вот рассыпаться узел волос был скреплен китайскими палочками. Она легонько поцеловала меня в губы.
— То-то Максим будет рад, — сказал я невпопад, силясь совладать с волнением.
— Японский бог, мать их за ногу, я понимаю Столетнюю войну! — отозвались эхом стены кухни.
— С ним… все в порядке? — встревожилась она, красноречиво прищурившись.
— Все, кроме майонеза.
— Предупреждаю вас: это будет кетчуп-горчица, — объявил Максим, выходя к нам в коридор. — На отработанном масле хрен чего приготовишь, это ж надо! Привет, любовь моя. Я тебя даже не поздравил.
Он облапил ее и впился в губы поцелуем в лучших французских традициях. Она не противилась, передав мне бутылку вина.
— Вот как, он еще и вино делает? — напрягся я, взглянув на этикетку.
Максим оторвался от Полины, чтобы прочесть через мое плечо.
Жевре-Шамбертен — поместье Вернуай.
Он отреагировал сдержаннее, чем я ожидал:
— Мило с его стороны. Это веб-вино?
— Его семья поручила ему управление поместьем, — кивнула Полина. — Он гений интерфейса, я-то больше по software[26].
— Nobody's perfect[27], — заключил Максим со своим лучшим фламандским акцентом. — Не говори мне, что это палочки от нашего китайца с улицы Бож. Ты их хранишь?
— Я довольно консервативна, — ответила Полина, объединяя нас взглядом.
Со сдержанным торжеством он опустил глаза на бутылку в моей руке:
— Ну что, откупорим пойло от гения или прибережем его к сыру?
— Который мы забыли купить, — напомнил я.
— О том и речь. Шампанского!
Он ушел в кухню, крикнув ей на ходу, что она царица мира и в два счета справится со своим software.
— Ты не изменился, — сказала мне Полина.
Я промямлил «спасибо» и добавил, что она стала еще красивее, чем в Сен-Пьер-дез-Альп.
— Это климат. Вы хорошо устроились?
Я ответил не сразу. Смесь безумного желания и бесконечного отчаяния нахлынула на меня перед нею нынешней. Да ведь и Максим, каким бы мифоманом он ни был и как бы ни раздувал приписываемое себе влияние, сдержал заложенные в нем обещания и добился своего. А я — я не изменился. Избитый комплимент, но перед ними я воспринял его как самое обидное поражение. Я все тот же, да. Я похерил мечту жить своим пером, полный рабочий день настилал ковровые покрытия и был в силах писать разве что по выходным, однако никто не находил, что я изменил себе, предал себя и погубил. Стало быть, моя детская страсть оказалась не так живуча, как я думал. У меня ничего не осталось. Разве что пластырь, приклеившийся ко мне на время короткой эскапады, да отрадное воспоминание давно минувших дней — любовница на единственный вечер, которая теперь, вооружившись одним из самых престижных в мире дипломов, начнет карьеру мечты среди акул информатики и аристократов вина.