— Я поняла! Все эти несчастные случаи, произошедшие с нашей семьей за последние несколько месяцев: поджог загородного дома, бомба, заложенная в фитнес-клубе моей матери, проникновение психов в офис папиного благотворительного фонда, — при упоминании о фонде я едва сдерживаюсь, чтобы не заставить ее заткнуться, — испорченные тормоза в его машине — все это твоих рук дело?! В этом замешана ты?
Я неопределенно хмыкаю и покачиваю головой вверх и вниз, из стороны в сторону, говоря то ли да, то ли нет. Ответить утвердительно с моей стороны было бы нечестно — я ведь не одна приложила к этому руку. Это было бы слишком круто. Но она права — все это произошло не без моего участия и уж точно по моей инициативе и под моим руководством.
— Что тебе сделал мой отец? Почему ты хочешь его убить?
— Я хочу, чтобы его убила ты, — мрачно поправляю ее я. — Это не совсем одно и то же.
— Почему ты хочешь, чтобы я убила его? — изменяет она свой вопрос, продолжая допрашивать меня с упорством, начинающим раздражать.
— Почему мне кажется, что мы играем в двадцать вопросов? — вяло парирую я.
— Ты просишь…
Я удивленно приподнимаю брови, и она спешит исправиться.
— Ты требуешь, чтобы я убила очень дорогого мне человека, но не желаешь объяснить мне, почему я должна это сделать.
К концу предложения ее голос приобретает металлический оттенок, а в выражении лица появляются решимость и злость. Мне нравятся эти изменения — прелюдия меня порядком утомила. Но спешить с моей стороны было бы неразумно, Викки нужно было время, чтобы свыкнуться с мыслью об отцеубийстве. И она с нею свыклась, даже если пока еще сама этого не осознает — она уже не восстает против убийства, она лишь хочет знать почему.
Первый рубеж пройден.
На ближайшей развязке я съезжаю с шоссе и устремляюсь к платной дороге имени сорок первого президента, чтобы по ней вернуться в город.
— Ты должна сделать это, чтобы спасти другого дорогого тебе человека, — наконец прерываю я затянувшееся молчание, сразу переходя к главному.
Она смотрит на меня, не моргая.
— Ты не причинишь ему боли.
Она произносит это с поразительной убежденностью, и мне очень хочется прямо сейчас доказать ей обратное. Просто чтобы она поперхнулась собственными словами, чтобы поняла, что ими нельзя разбрасываться. Никогда нельзя утверждать того, в чем ты не уверен и на что не можешь повлиять. Никогда…
Но я усмиряю эту вспышку неуместного сейчас гнева.
— Даже я не знаю этого наверняка, — холодно отвечаю. — Но это легко проверить — откажись убивать Виктора, и мы узнаем, способна ли я причинить боль маленькому мальчику. Еще раз…
Она едва слышано ахает, от ужаса зрачки ее удивительных глаз-васильков расширяются, и их заполняет непроглядная чернота. Такая же беспощадная, что царит и в моей душе последние одиннадцать лет.
— Я предлагаю тебе компромисс, Викки, — она слишком подавлена, чтобы заметить, что я обращаюсь к ней по имени, да и вряд ли ее удивила моя осведомленность — подобные встречи не случаются без тщательной подготовки. — Либо ты убиваешь отца и этим спасаешь брата, либо его прибью я, но в таком случае Роберт отправится вслед за папочкой. Виктору по-любому конец, и только от тебя зависит, что будет с малышом Робертом. Убить или не убить. Приговорить или спасти. Выбор за тобой…
Я неотрывно смотрю на нее, при этом продолжая вести машину и даже не снижая скорости. Но она не обращает на это внимания. Она тоже сверлит меня глазами, в которых стоят слезы. Серьезность моего голоса и мрачная решимость во взгляде не оставляет ей надежды на то, что это просто глупая шутка. И этими слезами она уже сейчас оплакивает одного из своих мужчин. Уже сейчас она прощается с кем-то из них. Или сразу с обоими?..
Я не желаю быть свидетелем ее колебаний и останавливаюсь на обочине. Викки, кажется, даже не замечает этого, пока я не говорю:
— Выходи.
Она не слышит меня, я повторяю приказ, на этот раз громче, и щелкаю пальцами перед ее лицом. Она вздрагивает и поворачивает голову к окну.
— Прямо здесь? — спрашивает растерянно.
— Приглашение действовало на поездку в одну сторону.
Она не движется, и я чувствую, как во мне поднимается раздражение. Мне надоела эта заносчивая девица, привыкшая к тому, что все в этой жизни дается ей легко. Что мир вертится вокруг нее. Она никогда и ни в чем не знала отказа, никогда не делала того, чего ей не хотелось. И даже сейчас вела себя так, будто это она, а не я диктую условия. Но я заставлю ее плясать под мою дудку. Она примет мои правила игры и шлепнет своего папочку.