«Да ее звали Эвелина!» – вспомнил Герман и не смог удержать на руках полностью ослабшее тело Лейлы.
Но он не смог обратить на это внимание.
Его мысли накладывались одна на другую: «Поезд, куда он ехал? Куда я ехал? Почему я ехал? Почему ехал я? Кто я?» «Ты ведь человек», как ответ прозвучали слова Лейлы. «Что сейчас происходит в моей мастерской? У меня есть мастерская!?» – закрепился восстановленный факт. – …
Зелено-белая деревянная вывеска над ней, раскачиваемая сильным ветром, вылетающий из-за угла черный гриф, которого он смог увидеть только одним глазом, едва освободившись от накрывшей его…
«А что это вообще было?» – возникла и растаяла неясность.
Он не смог вспомнить. Потом снова поезд. Встреча. Поезд. Другая… Задание. Против них. Наивысшая степень… И что он сейчас сделал?
Герман стоял в оцепенении, руки внезапно задрожали, клещи жестокости отпустили, в висках словно прорвало дамбу, разум оценивал происходящее. Часть мыслей были, как наблюдение со стороны, часть были от первого лица, своего лица.
«Ты ведь человек» – било в голове.
«Я ведь человек! – отвечалось там же. – Против них… – Он посмотрел вниз и увидел Лейлу, сразу вспомнил искаженные лица Дины и Ллеу. – Это не против Лейлы! Восемь! Теперь уже минус…, минус три».
Кровь снова хлынула к голове, отразившись на некоторое время в глазах белой пеленой ужаса от совершенной ошибки.
«Не может быть, чтобы все было кончено» – пробивалась через плотный туман оцепенения надежда.
Логическая цепочка уже начинала разворачиваться от фактов к необходимому при сложившихся обстоятельствах.
«Дина, ей в Вааль через неделю, потом далеко ехать не нужно. У нее Европа. Ллеу, ему в конце августа, мне в начале сентября. Ллеу в Австралию. Лейла свой трансфонатор уже получила, поэтому и не смогла с ним от меня убежать. – Он нашел ее конверт с заданием. – Тоже не уничтожен! – Он даже улыбнулся этому факту. – Южная Америка.
А дату мы выбрали первое января. Осталось четыре месяца и четыре трансфонатора, которые мы, включая меня, должны были установить. Три из них теперь включать некому.
Допустим, включить его можно не обязательно рукой человека, я без труда придумаю, как это сделать. Самое сложное, значит, найти безопасное место, где его можно разместить, чтобы его не обнаружили».
***
– Чего окно буравишь? – подбежала Милена. – Давай, выходи из тыла. Всегда на передовой, а как праздник, так отсиживаешься где-то в грустных пещерах.
– Ты знаешь, – повернулся к ней Глеб. – Я в последнее время все больше замечаю, что в этот день мне не хватает тех, с кем мы отмечали Новый год в детстве. Пелы, Эви, родителей, тети Ви, ну, их ты не знаешь… Пять лет, с момента, как провели канал, мы хотя бы в штабах на прямой связи были в это время, а последние годы в штабе только по необходимости… – Глеб немного задумался. – С Акимом хотя бы вместе.
Милена помахала ему рукой перед глазами.
– Алё! С Новым годом! Ты где?
– Да, вот, вспомнил тетю Ви и вспомнил сразу дядю Авдея. Представляешь, исчез человек, а мы ведь так и не знаем, что с ним произошло! Абсолютно никакого даже глупого объяснения. Хотя нет. Одно глупое было у моего отца. Но это, если не бред, то, как минимум, не доказано.
– Да, я слышала, кажется, эту историю, – припомнила с трудом Милена и тоже изменилась в лице, глядя на Глеба.
– Он был лучшим другом отца, – Глеб снова немного задумался, теперь над словом «друг». – Отец говорил, что вообще это слово может связать только с двумя людьми. Представляешь, – медленно вслух думал он, – сколько смысла он вкладывал в это слово? И что для него означало потерять друга?
Милена прищурилась, глядя в глаза Глебу, потом приблизилась к его лицу, дунула слегка в бровь.
– Мм… Все понятно, – констатировала она.
– Что тебе стало понятно?
– Да, я подумала, тебе снегом что ли через стекло брови присыпало, – она вздохнула. – Нет. Это она самая! Ты, как твой отец, поседел быстро, буквально за три года.
– Угу, так же сразу же после полтинника, – согласился Глеб. – Мать все время говорила: «Порода!».
Но все-таки Милене удалось вытащить из себя Глеба, они прошли в большую комнату, где находились все остальные, где традиционно играла музыка и надрывался напрасно телевизор, горели свечи и был включен свет, где кричали дети и тостовали взрослые, где закусывали и запивали резвящими напитками съеденное.
– По-твоему это настолько разные вещи? – ни в какую не унимался Захар.
– Конечно разные! Я бы сказал принципиально разные! – настаивал Тим.
– Давай тогда обосновывай.
– Вот, я тебя вовремя вызволила, – обрадовалась Милена услышанному, когда они с Глебом подошли к спорщикам. – Тут сейчас будут что-то обосновывать, ты такие темы любишь.