- Понял, Николай Борисович. Буду молчать, как рыба об лед. Большое спасибо.
- Ты это, Лешка, вот что! Не хуй меня благодарить, а как наговоришься и отпустишь больного, принесешь мне в обед четвертиночку беленькой. "Пшеничная" будет в самый раз, но я и на "Русскую" не обижусь. Вообще-то, можно было с тебя и поллитровую содрать за такой редкостный экземпляр, ну да ладно, я добрый. Все, я пошел, оставляю тебе кабинет до обеда, больного уже ведут. Бутылочку положишь вот сюда в сейф, держи ключ. Сейф закроешь, ключ положишь в стол, вот этот ящик. Смотри, Лешка, ключ с собой не унеси! Зимин еще раз коротко и фамильярно подмигнул мне, и его водянистые серые глаза вновь приняли сумрачное, колючее выражение. С этим выражением на лице он и вышел из кабинета.
Санитарочка привела больного почти сразу после ухода Зимина. Профессор оказался худощавым интеллигентным мужчиной лет пятидесяти. У него было живое, энергичное смуглое лицо, цепкий взгляд и небольшие, очень красивые руки. История болезни лежала на столе. Я успел прочитать: "Шура-Бура Валентин Георгиевич, пятьдесят один год. Диагноз: вялотекущая шизофрения в стади обострения".
- Здравствуйте, Валентин Георгиевич! - сказал я - Меня зовут Алексей Валерьевич, я врач-интерн, хотел бы с вами побеседовать.
- Очень приятно, Алексей Валерьевич. Николай Борисович меня предупредил вчера вечером, что Вы проявили ко мне интерес. Ну что ж, доктор, я Вас слушаю, задавайте Ваши вопросы.
- Мне сказал Николай Борисович, что вы - известный ученый. Вы не расскажете мне об этом поподробнее?
- Не расскажу. Но если попросите рассказать, то расскажу с удовольствием. Я рассмеялся:
- Так я уже попросил.
- Так я уже рассказываю. Итак, я - доктор психологических наук, профессор, работаю заведующим лабораторией методологии и теоретической реконструкции познавательных процессов в Институте Психологии Академии Наук СССР. Защитился пять лет назад. Тема докторской диссертации: "Механизмы рефлексивного мышления и их роль в достижении единства интеллекта и аффекта". И четыре года, как я официальный шизофреник.
- Валентин Георгиевич, Вас сейчас что-нибудь беспокоит? Голоса, нехорошие мысли, настроение?
- Меня сейчас беспокоит исключительно одна вещь: что всемирный психологический конгресс в Беркли, куда приглашены также философы и кибернетики - специалисты по искусственному интеллекту, проходит без меня. Мой доклад будет зачитывать мой американский коллега Майкл Лапойнт. А я лежу здесь и занимаю койку в остром отделении, потому что у них пока не хватает смелости положить меня в хроническое к алкашам и уголовникам с разбитыми головами. Впрочем, Алексей Валерьевич, может быть Вам этого знать и не надо.
- Валентин Георгиевич, а за что они Вас, ну вобщем, как оно все получилось?
- А вы почитайте историю болезни - там все должно быть подробно написано.
- Меня интересует Ваша версия.
- А Вы уверены, Алексей Валерьевич, что она Вас действительно интересует?
- Не был бы уверен - не задавал бы вопроса.
- Ну что ж, Вы пока вполне логичны. Тогда я отвечу на Ваш вопрос. Органы проявили ко мне интерес, когда я впервые поехал на симпозиум в Станфордский университет, уже в звании профессора. Меня вызвали в первый отдел, и товарищ полковник быстро по-деловому проверил мой военный билет, а потом начал рассказывать, на кого я должен обратить внимание, какая информация их интересует, с кем мне следует познакомиться на банкете и как надо задавать вопросы. Я перебил товарища полковника и объяснил ему, что я не имею к разведке ни малейшего отношения и иметь не собираюсь. Полковник сначала решил, что он ослышался, а когда понял, что я отказался твердо, прошипел, что я сам зарубил себе карьеру, что мне еще придется сильно пожалеть. Как ни странно в Станфорд я тогда съездил, очень удачно выступил, визу получил легко, и я подумал, что все обойдется. Но оказалось, что я просто плохо знал, как работают органы. Через полгода, когда я уже думать забыл об этом разговоре, в институтской столовой со мной за один стол сел инженер Нестеренко с первого этажа, они там работают в лаборатории по какой-то закрытой тематике от Минобороны. Сидели, рассказывали анекдоты, и тут Нестеренко вдруг сказал какую-то непристойность по поводу моей жены, с которой он, как он утверждал, состоял в интимных отношениях. Он показал мне какую-то омерзительную фотографию и тут же убрал ее в карман пиджака. Я потерял контроль над собой и ударил его кулаком по лицу, затем повалил на пол и хотел отобрать у него это мерзкое фото. И тут внезапно появились санитары и скрутили меня, не дав мне и слова сказать. Вот так я впервые появился у Николая Борисовича в отделении.
- А что дальше? Почему Вы не могли доказать, что Вы психически здоровы? Что это была провокация?
- Именно потому, что это и была тщательно спланированная провокация. Передо мной извинялись двадцать раз, говорили, что не сомневаются, что я психически здоров, но все же настаивают на психологическом обследовании. Пригласили военных психологов, потому что все гражданские тесты я хорошо знал. Большую часть из них адаптировали с американских оригиналов в нашем институте. Ну а те не мудрствуя лукаво, провели простейшие исследования, а затем задали мне основной вопрос, ради которого они и приехали:
- Вы верите в правильность единственно верного марксистско-ленинского учения? Я ответил честно, что я, как ученый, ничего на веру не принимаю, а в этом самом единственно верном учении нет ничего, что можно было бы отнести к области научно доказуемых вещей.
- Ну что ж, профессор, придется Вам ставить шизофрению. Параноидной формы Вам будет многовато, а вялотекущая будет в самый раз. Для того ее в Институте Сербского и придумали, как раз для таких как Вы. Я у них, естественно, спросил:
- А на каком основании Вы мне ставите шизофрению? Ответ был просто блестящий по своей нелепости:
- Потому что Вы отказываетесь верить в единственно верное марксистско-ленинское учение. Это ненормально. Ну, я им разумеется задал еще один вопрос:
- А как же миллионы американцев, французов, англичан, которые в это учение не верят? Они что, тоже все шизофреники? И Вы знаете, что мне ответил товарищ военный психолог с погонами подполковника?
- Могу только догадываться - пробурчал я.
- Товарищ военный психолог заявил мне: "Не думайте, что мы этого не понимаем. Американцы и французы живут в Америке и во Франции, где нас нет. Поэтому они могут не верить. А там, где мы есть, там надо верить. Поэтому у нас все нормальные люди верят. Верят, потому что боятся не верить. А вы вот не боитесь и не верите. Это не нормально. Мы считаем, что это отсутствие боязни - это от душевного нездоровья. Придется немного Вас подлечить, чтобы Вы стали как все. Нам нужны хорошие ученые, но прежде всего нам нужны патриоты. А патриот - это прежде всего психически здоровый человек. Мы Вас немного полечим, для вашей же пользы". С тех пор, как только мне присылают приглашение на очередную международную конференцию, так у меня начинается обострение моего психического заболевания, и мне мягко предлагают лечь к Николаю Борисовичу на месячишко и поправить пошатнувшееся здоровье.
To be continued Послесловие редактора "Для тех, кто дочитал до конца (а прочим и незачем), с сожалением сообщается, что продолжение если и следует, то не в ближайшем будущем, а может статься, что его не следует вовсе. Это тот случай, когда автор потерял связь с текстом, не успев его закончить, ибо так сложилась жизнь. Но хочется надеяться, что прочитавшие до горького "to be continued" не сочтут себя обманутыми, ибо раз дочитали, значит - нашли для себя по дороге что-то нужное и не пожалеют о потраченном времени."