– Простите, что я не верю вам, лорд Варис, – сказал он, когда история была закончена. Оберин попытался вмешаться.
– Доран…
– Брат, подумай об этом как следует. Элия, которую я… знал… – он поколебался. – Элия Мартелл никогда не обрекла бы на смерть свою дочь, обезопасив своего сына. Она не была такой.
– Это не было намерением принцессы Элии, мой принц, – заверил его Варис. – Принц Эйгон – или это его величество теперь? Так вот, добрая принцесса просто оценила безопасность ее сына выше. Я должен был помочь принцессе Рейнис и ее матери бежать из Королевской Гавани, если бы Ланнистеры оказались врагами, а не друзьями, но увы…
Паук печально покачал головой.
– Но этого не случилось, – закончил за него Доран, холод в его голосе оставался прежним.
– Этого не случилось, – согласился Варис.
В комнате повисла тишина, нарушаемая только звуком шагов Оберина. Доран перевел взгляд на евнуха, изучая его. “Неужели Паук действительно обладал благородством? Что мальчик, которого я похоронил рядом с моей милой сестрой, был всего-то сыном дубильщика, купленным в Вонючей Канаве за кувшин арборского золотого, что настоящий Эйгон Таргариен – Шестой его имени, подлинный король андалов, ройнаров и Первых Людей был жив?
Часть Дорана отчаянно желала, чтобы это было правдой. Но другая, более здравомыслящая, нашла дюжину аргументов против.
Он посмотрел на ложного посланника. Человеку, который торгует секретами, доверять нельзя.
– Если все так, как вы сказали, – озвучил свою мысль Доран, – то что вы планировали? Что, по-вашему, следуем нам сделать, чтобы посадить на трон Эйгона? Какова роль дома Мартеллов в этом… И ваша, раз уж на то пошло?
– Я рад, что вы спросили, принц Доран, – улыбнувшись, ответил Варис. – Очень рад.
========== Джонелль ==========
Ее серебряный плащ невесты развевался на ветру, когда Джонелль шла к сердце-древу, взявшись за руку ее лорда-отца. Она чувствовала на себе взгляды сотни глаз: северные лорды и южные леди, прославленные рыцари и юные сквайры. Ее родственники и будущие родственники. Их взгляды пронзали ее, изучали и разглядывали, и они смотрели, затаив дыхание, ожидая ее ошибки. “Я этого не хотела!” – хотела она закричать. “Я хотела стать леди Сервин через много зим, выйти замуж за человека ниже меня, согласного взять мою фамилию, согласного позволить мне править. Я никогда не хотела замуж за вашего южанина!”.
И все же, Клей все испортил. Джонелль не сердилась на самом деле на своего брата за его рождение, но все это было из-за него: теперь она больше не была наследницей своего отца, и теперь ей пришлось выйти замуж за несеверянина, и это ее тетя, а не мать, помогала ей одеваться к свадьбе.
“Матушка”, – отчаянно подумала она. “Я знаю, ты молилась Семерым, но теперь мне больше всего хочется, чтобы ты стояла здесь, у сердце-древа, и видела, как я произношу свои клятвы. Покажи мне, что ты есть, несмотря на смерть на родильном ложе. Подай мне знак, что ты еще со мной”.
Но к ее разочарованию, древо молчало.
– Кто идет? – раздалось вместо этого. Это был голос человека, которого она должна будет называть своим лордом-мужем. – Кто идет предстать перед божьим ликом?
Она испытала облегчение, узнав, что Станнис Баратеон не стал настаивать, чтобы церемония прошла перед лицом Семерых. Хотя Джонелль вырастили в знании обеих религий, она всегда предпочитала церемонии в богороще изысканным церемониям в септе. Ее кузен Вилис женился перед септоном, как она помнила, и это была очень длинная и цветистая церемония. Из уважения к вере леди-матери, она промолчала. Если бы лорд Станнис пожелал, чтобы его свадьба была похожа на свадьбу Вилиса, она бы тоже промолчала, но это не значит, что ей бы это понравилось.
Так будет быстрее и проще, подумала Джонелль. Без тысяч клятв, которые люди редко исполняют.
Ее отец напрягся. Он ответил на строгий, суровый тон лорда Станниса мягким голосом:
– Джонелль из дома Сервинов пришла, чтобы выйти замуж, – сказал он. – Женщина взрослая и расцветшая, законная и благородная, она пришла просить благословения богов. Кто пришел, чтобы забрать ее?
– Я, – ответил брат нового короля. – Станнис из дома Баратеонов, лорд-протектор Драконьего Камня, наследник Железного Трона Вестероса. Я пришел за ней. Кто отдает ее?
Джонелль должна была чувствовать себя счастливой. “Вам надо радоваться, кузина”, – говорила жена Вилиса, леди Леона, успокаивая ее, когда они переодевались к празднествам. “Вы выходите замуж не просто за лорда”.
“Если Роберт Баратеон умрет без законных сыновей или дочерей, я стану королевой”, – она это знала. Но ее отношение к этому не было хорошим. Джонелль знала, каков мир южнее Перешейка: говорили, что там очень ценили красоту и изысканность. У нее же не было первого и почти не было второго. Королевская Гавань не вызывала в ней желания там жить.
Тем не менее, этот брак очень радовал ее отца. И только поэтому она согласилась на свадьбу.
– Меджер из дома Сервинов, ее отец, – четко сказал он. Джонелль могла поклясться, что никогда не видела его таким гордым раньше, даже когда ее мать сообщила, что беременна Клеем. Обернувшись к ней, он спросил:
– Леди Джонелль, берешь ли ты этого человека?
“Беру?”. Лорд Станнис был высок, мрачен и устрашителен, под его синими глазами лежали круги, как у человека, которого преследуют тысячи призраков. Его лоб был наморщен, словно он изо всех сил старался не нахмуриться, и было ясно видно, как крепко сжаты были его зубы. Он был совсем не похож на девичью мечту, каким был его старший брат – он был скорее солдатом, о котором слишком поздно вспоминают, чтобы добавить в сказку. Он уже встретил двадцать первый день рождения – против семнадцати Джонелль, и несмотря ни на что, она понадеялась, что найдет с ним дружбу.
– Я беру этого человека, – решила она.
Ладонь лорда Станниса была холодной. Хватка была некрепкой, словно отчужденной – и Джонелль не могла его за это винить. Отец рассказал ей о его беде – что его обошли ради мальчишки восьми лет, потому что, как говорили слухи, его брат-король был зол на него за то, что он взял под защиту юных Таргариенов. Если бы эти Таргариены принимали участие в безумии их семьи, она бы и сама судила его за это, но они были невинными детьми, а потому это было благородное дело. Южане, как казалось, мало ценили честь.
Одной из ее обязанностей, как жены лорда-протектора, будет теперь и это, вспомнила она. Маленькая Дейнерис Таргариен, как она слышала, была теперь леди Драконьего Камня, воспитанницей Станниса Баратеона. Брат девочки был среди гостей, откуда он отправится в Винтерфелл, но сама девочка останется на попечении Джонелль, как и ее будущие дети, наследники ее лорда-мужа.
Лорд-муж, ошеломленно осознала вдруг Джонелль, становясь на колени рядом с ним, онемелая, как листья чардрева, у которого она просила благословения. “Я теперь замужем, так почему же я чувствую себя совсем как раньше? Разве не должна я стать новым человеком? Или это будет потом?”.
Пара поднялась на ноги через некоторое время молчания, и ладонь Джонелль все еще была сжата в руке лорда Станниса. Он коротко взглянул на нее, заставив ее поежиться. Она почувствовала себя… недостойной под его пронзающим взглядом, от каменного прикосновения его руки и мрачного поведения. На секунду она задумалась, на ком бы он женился, если бы ее дядя не похлопотал за нее. Насколько она понимала, ее выбрали только потому что она была взрослой, в поре, из верной семьи и достаточно благородного происхождения. Ее красота, вернее, отсутствие красоты, не имело значения. Скорее всего, другая невеста не была бы так дурна собой, как она, но Джонелль надеялась, что ее внешность не станет помехой для брака. Да, глупо было этого желать, но все же, она желала.
Когда благородные господа, которых она едва знала, окружили ее и принялись поздравлять, Джонелль захотелось вернуться в замок Сервин, к людям, которых она знала всю жизнь. Когда ее отец подумал было провести церемонию там, он быстро осознал, что там будет недостаточно места для всех лордов и леди, которых следовало пригласить, учитывая, что это была бы еще и свадьба брата короля. Лорд-брат ее матери, который и устроил этот брак, тут же предложил воспользоваться Белой Гаванью, и, так как добраться туда было куда легче, список гостей стал еще больше. Казалось, чем больше гостей собиралось приехать, тем больше изъявляли желание присоединиться. Она не могла винить за это свою семью. И все же, ее злило, что вместо скромной, неброской церемонии, которую она всегда себе представляла, пир оказался многолюдным и пышным.