Рассказывает Леонид: «Я вообще должен был быть за городом. Дела задержали. Залез в интернет. Там сообщения о событиях на Греческой. Немного последив за происходящим, решил приехать на Куликово поле. Тем более наши в интернете писали: «Собирайтесь на Куликовом, на Греческую не нужно ехать». Был здесь где-то минут за 40 до набега майдановской орды» (18).
«Еще перед тем, как начали строить баррикады, — продолжает свой рассказ Инна, — на крыльце Дома Профсоюзов я увидела группку верующих. Подошла к ним и говорю: «Звоните в церкви — пусть звонят в колокола, бьют набат [тревожный сигнал для сбора народа, подаваемый обычно ударами в колокол]. Давайте будем ездить на машине с громкоговорителем по городу и говорить людям, что здесь идет оборона, что идут бои за Одессу, что это 41-й год». Женщины начали звонить по церквам, своим знакомым, просить, чтобы батюшки били в колокола.
Несколько женщин побежало в церковь на улице Пантелеймоновской. Но им там отказали. Батюшка сказал, что на это может дать разрешение только Владыка [неофициальный титул высшего священнослужителя в русском, сербском, македонском и болгарском православии]. Я тогда говорю девочкам: «Ну так звоните Владыке», а они мне: «Мы не можем на прямую, мы и телефонов его не знаем». «Тогда звоните батюшкам — пусть дозваниваются Владыке» — сказала я и побежала помогать остальным. [Тогда мы еще не до конца понимали, но церковь вернее ее высшие священнослужители, были очень напуганы происходящим беспределом в Украине в последние месяцы. Видимо поэтому каждый из настоятелей церквей Одессы боялся взять на себя какую-либо ответственность. Как оказалось не беспочвенно, уже через несколько дней после произошедшей бойни 2 мая православные церкви московского патриархата стали обвинять в попытках дестабилизации ситуации в городе и в хранении оружия. Это все подкреплялось проведением обысков, в надежде найти оружие, которое, конечно же, не было найдено, но некоторым священнослужителям все таки пришлось бежать из страны]» (15).
С центра города начали приходить раненные, кое-как перебинтованные, в основном они были с разбитыми головами или лицом. Мы здесь же им начали оказывать первую помощь, осваивая наш первый урок, останавливая кровотечение, промывая раны и перебинтовывая их. Раненные, прорвавшись разными путями из центра города, пришли защищать Куликово поле, наш палаточный городок, наш символ Сопротивления фашистам! «Около 17 часов вернулись человек 20 [из «Народной дружины», которые уходили на выручку ребятам на Греческой], с синяками и кровоподтеками, остальные, не пробившись, рассеялись» (4).
Рассказывает Руслана: «После того, что произошло на площади Греческой, все кто смог разбежались в разные стороны, убегая от лиц с «жовто-блакитными» [желто-голубыми] флагами. Никто не знал куда бежать — кто домой, кто на Куликово поле.
Мы бежали по дороге, встречаясь с нашими, постепенно увеличивая группу. На улице Пантелеймоновской, почти у железнодорожного вокзала, какой-то парень дал нам 3 биты, говоря, что он с нами, т. е. поддерживает нас. Наши парни поблагодарили и сказали, что этого никогда не забудут. Все с радостью стали идти вперед. Дойдя до Куликова, мы увидели, что люди там уже стали все разбирать, строили баррикады у Дома профсоюзов, ломали асфальт для дальнейшей обороны. В этом время шла прямая трансляция, где показывали наших противников, в т. ч. и одесситов — «ультрас», которые двигались с большой скоростью в сторону Куликова поля. Пока наши все разбирали, мы что-то пытались сделать, т. е. чем-то помочь» (13).
Рассказывает Светлана: «Мы вышли к Куликову полю. Проходя через остановку железнодорожного вокзала (для маршруток) — пламенно кричали «Одесса — Вставай!» … Никто не присоединился… «амебы»…
Подошли к Куликову. Здесь как-то сразу все потерялись из виду… Растворились в деятельности» (8).
Мужчины и женщины начали искать палки, чтобы было хоть чем отбиваться. Ломали ножки стульев, палки из стендов, брали палки для дров и любую другую вещь в палатках или вокруг, которой можно было бы защищаться…
«Я стояла возле палаток, а возле меня оказался паренек. — Делится своими воспоминаниями Инна. — Я посмотрела на него, ну цыпленок совсем и подумала: «Боже мой, дитя как ты будешь тут отбиваться? В руках у него была деревянная палочка. Я спросила сколько ему лет. Он ответил, что 20. «Тебе страшно?» — спросила я его. Он мне ничего не ответил, только лишь посмотрел на меня. Я до сих пор помню его взгляд, его глаза мне говорили: «Тетя, мне страшно, мне так страшно». Я так и не знаю, что с этим парнишкой стало. Дай бог, чтобы этот паренек остался живым.