Когда гудение принтера прекратилось, Абрахам аккуратно согнул страницы и, не подписавшись, вложил их в конверт со штампом кафедры. «В конце концов, обратный адрес есть на штампе, а любая подпись под этим письмом была бы фальшивой», – объяснил он себе такой поступок.
На следующей лекции через неделю странный студент отсутствовал. Мистер Абрахам не придал этому факту особого значения, поскольку голова его была занята гораздо более насущными проблемами, связанными с тестами, приближающимся окончанием семестра и прочими университетскими заботами. В этот день он вернулся домой позже обычного; супруга, которая уже успела пообедать, разогрела ему еду и ушла говорить по телефону. Оставшись один в столовой, профессор налил себе полбокала красного вина и, ковырнув ножом фальшивую соевую отбивную, вспомнил про Айзека. «Заболел, вероятно, – подумал мистер Абрахам. – Или прогуливает с какой-нибудь… Интересно, а как на вкус телячий стейк с кровью или бараньи рёбрышки? Мне уже трудно припомнить». Он отхлебнул вина. Раздумывая о том, как студент воспринял его письмо и каким будет его ответ, тайный алхимик решил перечитать своё послание ещё раз после обеда.
Закрывшись в кабинете, он сделал бумажную копию текста, поскольку не любил читать с экрана, и уселся в глубокое кресло у торшера. «Н-да, тут заложено больше вопросов, чем дано ответов», – констатировал профессор через некоторое время, пытаясь добросить стопку страниц до письменного стола. Листы мягко спланировали на пол. «Если алхимия – метод, чем тогда является герметизм? И если этот метод приложим к любой человеческой деятельности, на что конкретно его следует направить ставшему на путь Царского Искусства? Почему истинные адепты избегали слова «алхимик» и называли себя Философами?.. Вероятно, мне надо было хотя бы в общих чертах прояснить эти вещи», – вздохнул мистер Абрахам и, потирая ноющий висок, пересел за компьютер.
«Дорогой Филалет!
Позволю себе несколько замечаний в дополнение к предыдущему письму.
Основанием всякой сознательной деятельности, в том числе и интеллектуальной деятельности философа, служит мировоззрение (а бытие философом есть подлинное действие – в отличие от защиты диссертаций, чтения лекций и публикации статей, что суть не более чем механические элементы общественной рутины, не имеющие отношения собственно к любомудрию). Мировоззрение, будучи инвариантом (поскольку истинный субъект неизменен), по большей части воспринимается нашим «я» как некое состояние ума, соответствующее его знаниям, убеждениям, воспитанию и знакам времени. В контексте единой реальности это всё же не состояние ума, а его вектор, то есть линия, соединяющая точку пребывания «я» в пространственно-временном континууме с той точкой на его границе, которая определяет направление от ложного субъекта к субъекту, мыслимому как истинный («трансцендентная цель»). Геометрически это определяет бесконечное количество точек входа и выхода и всего два варианта конечного результата движения: либо истинный субъект, либо небытие.
Герметическая философия, или Философия с большой буквы (надо же как-то отличать любовь к мудрости от любви к рассудочным спекуляциям), в течение тысячелетий служит основанием деятельности магов и алхимиков. Этот единый интеллектуальный исток, на определённом уровне достижений сливающийся с метафизикой (поскольку трансценденция действия как такового неизбежно ведёт к метафизике), является – без преувеличений – живительным родником всей европейской цивилизации. В герметической традиции принято различать две условных ветви герметического дерева – магию и алхимию, то есть область манипулирования волей и область чистого гнозиса. Однако эта дихотомия «внутреннего Делания» через познание и обретение свободы при помощи операций в области феноменального весьма условна. Связь феноменального и метафизического является объектом познания в той же мере, в какой реализация триединства объекта, субъекта и процесса познания является частью магического пути. Воление, направленное на достижение высшего знания – знания Я – лежит в основе как алхимии, так и магии, кои в трансцендентной перспективе сливаются в единый путь освобождения. Алхимик, отрицающий магию, ничего не знающий о ней или просто не являющийся хотя бы в небольшой степени магом, никогда не покинет пелёнок банального пафферства, какими бы значительными на профанный взгляд не казались его достижения в сфере химических манипуляций или спекулятивной философии. Точно так же и маг, которого интересует лишь «могущество», мало чем отличается от деревенской колдуньи, желающей заполучить молодого жениха посредством искусно приготовленного фильтра. Характерное для ренессансной алхимии декларативное отрицание магического объясняется отчасти набирающим силу духом позитивизма, отчасти христианизацией (или семитизацией) герметического учения; отчасти же, как и всякое отрицание, начиная с первого «падшего ангела», оно коренится именно во внутреннем родстве отрицаемому источнику, в глубинной сопричастности ему.