Она высвободилась (рука Гарвина бессильно упала) и пошла с осмотром. Зубы Милита были стиснуты, глаза метались за закрытыми веками. Ну чтоб такое сделать, чтобы он перестал видеть кошмар? И при этом не заглядывать… да и не умеет она подсматривать чужие сны. Лена наклонилась и поцеловала Милита, невольно вспомнив его прежние поцелуи, то нежные, как прикосновение ангела (так, кажется, выражались в дамских романах?), то безумные — вот уж кто бывал безумен, протиснувшись в узкое для его плеч окошко. А уж что он устроил, когда увез ее на прогулку, на маленькое озеро. Сначала ведь Лена была в ужасе и все оглядывалась, не особенно веря, что он способен закрыть от обозрения не только их, но и озеро в принципе, а потом уже все равно стало, пусть смотрят и завидуют. Надо же… и тело отозвалось, а ведь казалось, теперь-то должно никогда в жизни не вспоминать, потому что есть шут, а вспомнило…
Милит расслабился, задышал ровно, яркие и выразительные губы тронула улыбка. Лена полюбовалась его лицом, действительно красивым даже для эльфа, коснулась губами шрама на лбу, погладила светло-русые волосы. Кажется, помогло. Значит? Значит, нужно прикоснуться и думать о хорошем, о том хорошем, что ей известно и как-то с ней связано… С шутом, допустим, понятно, но вот что делать с Маркусом?
Маркус не шевелился и вроде даже не дышал. Он говорил, что тогда, после смерти подруги и дочери, не хотел жить. Не лез в петлю, но жить не хотел. Наверное, так вот и лежал у эльфов, словно мертвый, не двигался и ничем не интересовался, снова и снова переживая свою потерю. Лечит ли время? Или просто накладывает новые и новые слои воспоминаний и впечатлений, и из-под этой толщи прошлое все менее и менее видно, пока что-то не сдувает или не рвет эти слои… Эх, Маркус, самый лучший друг, какого даже и придумать нельзя, простой человек без особенных претензий, точно знающий, что он может, чего он стоит и чего хочет. Вот ведь замечательно: знать, что ты хочешь. Если бы в той толпе ее не заметил Проводник Гарат, если бы не решил взять над ней опеку, в мирах стало бы одной Странницей больше. А Аиллены бы не было. И не было бы эльфов Трехмирья. Вообще. Ни одного. Вообще все было бы иначе, не пересекись Пути Маркуса и свежевыпеченной — свежевыпущенной? — Странницы. А ведь он это понимает. Маркус любит прикинуться простачком, только кого это обманывает? Все он прекрасно понимает. И ничего. Не гордится. Потому что фаталист больше, чем любой эльф. Потому что уверен: так и должно было случиться, раз уж случилось. Ведь он мог не стену подпирать, отпугивая людей бог весть чем, а сидеть в пустом трактире неподалеку от площади, потягивать «Дневную росу» и не увидеть растерянную тетку в черном платье. А еще мог не пойти у нее на поводу и не взяться спасать шута от себя самого. А еще мог подсуетиться и занять место Милита, но не стал, потому что это показалось ему сродни насилию, хотя повышенной щепетильностью он не отличался.
Лена коснулась губами его щеки, и он по-детски чмокнул губами и захрапел. Ну вот. Так-то лучше.
Шут открыл затуманенные глаза, едва она подошла, увидел ее, просиял, улыбнулся и сладко заснул. Без кошмаров и снов. Увидел, что она рядом. Но Лена все равно его поцеловала, целовать — так всех. Шут блаженно улыбнулся.
— Потрясающе, — тихо произнес Лиасс. — Как тебе это удается?
— Любовь, — отозвался вместо Лены Гарвин. — Просто она их любит. Нас любит. И тебя, между прочим, тоже.
Лена легла рядом с шутом, хотя кровать и не была для этого предназначена. Ничего. Тем более что он сразу завозился во сне, отодвигаясь, обнимая ее. Вот так будет лучше. Лучше…
* * *Они были подавлены, что называется, не в себе, даже жизнерадостный Милит, даже уравновешенный Маркус. Следы вмешательства крабберов не исчезали, и, хотя Лиасс уверял, что это пройдет, Лена очень тревожилась, потому что видеть в таком состоянии Маркуса ей еще не доводилось. Шут изо всех сил отгораживался от нее, а ломиться силой Лена не хотела. Он уверял, что ему достаточно одного ее присутствия, потому что оно доказывает, что все позади, что он уже поумнел и никогда больше… Примерно то же говорил и Милит: все в прошлом, ну оживились воспоминания, ну так Лена с шутом его как раз и спасли от той участи, дай только немного времени, это отступит туда, где и положено быть прошлому. Маркус ничего не говорил и позволял ей все что угодно. Лена осторожно прикоснулась к его сознанию, он и не заметил, а Лена поняла, что помочь ему ничем не сможет, что опять — только время. Маркус ни о чем особенно не думал и даже не вспоминал, он погрузился в свое тогдашнее состояние и изо всех сил с ним боролся, понимая, что это ненормально, что с тех пор минуло полтора века, что в его памяти должна быть жизнь Эвианы и малышки Эви, а не его страдания из-за их смерти.