Рид находился на расстоянии сотни ярдов от меня. Я подождал, пока он пройдет половину пути и двинулся навстречу.
Рид остановился.
Похоже, он не ожидал, что я приму его условия игры. Он рассчитывал, видимо, что охотником будет он, а я попытаюсь избежать перестрелки. Пока Рид шел эти пятьдесят ярдов, с ним что-то произошло. И это не удивительно — пятьдесят ярдов могут стоить целой жизни.
Вдруг я понял, что его не обязательно убивать. Может быть, в эту секунду я перестал быть мальчиком и стал мужчиной, разобравшись наконец в своей натуре. Самая сложная часть поединка правильно оценить противника. Быстро выхватить револьвер из кобуры и даже метко выстрелить не так важно. Некоторые ганфайтеры, быстрее всех выхватывавшие оружие, и умирали быстрее всех.
Теперь я начал понимать, в каких ситуациях убивать необходимо, а в каких — нет.
Рид Карни хотел выиграть поединок, однако у меня были совсем другие намерения.
Глядя на Рида, идущего по середине улицы, я знал, что мне не нужен револьвер, чтобы с ним справиться. Неожиданно возникла мысль — ведь Рид Карни — просто возомнивший о себе юнец. Он считал себя закаленным ганфайтером, но на самом деле побаивался, что в него могут выстрелить. Если пытаешься завоевать репутацию лихого парня, следует иметь в виду — обязательно наступит час, когда нужно будет показать себя в деле. Представлять себя кем-то и быть им — не одно и то же.
В поединке нет ничего волнующего или захватывающего. Требуется лишь холодный расчет, ведь один из противников будет либо убит, либо тяжело ранен, а могут пострадать оба…
Некоторые бросают вызов будучи уверенными в своей исключительности или надеются; что пуля пощадит их. Они думают, что погибнет другой.
Но только это не так. Умереть можешь ты. И это твоя жизнь кончится, словно тебя не было вовсе, через несколько минут после твоих похорон никто о тебе не вспомнит, кроме, может быть, жены или матери. Если опустить палец в воду, а потом вытащить? Что останется?.. То же останется после твоей смерти в памяти живых.
Рид Карни думал о себе, как о человеке, с которым опасно связываться, а потому и решился на поединок.
Наверное, я уловил нечто в его походке или во взгляде. Я почувствовал это, а не увидел, поскольку был не таким, как все. Внезапно мне стало ясно, что после десяти шагов желание драться у Рида стало пропадать. Впервые Карни начал осознавать, что я тоже буду в него стрелять. Стрелять, чтобы убить.
Он, наверное, запаниковал. Наверное. Нельзя все время блефовать, ведь противник может разъяриться, и тогда предстоит настоящая перестрелка-поединок не на жизнь, а на смерть.
Те, кто собирались посмотреть, как он со мной расправится, высыпали на улицу. Я не сомневался, что о них позаботится Кэп, и думал только о Карни. Он хочет моей смерти. Или, скорее, горит желанием прославиться тем, что он меня убил.
Я шел навстречу Риду. Мой противник сначала наверняка был настроен серьезно, однако сейчас просто замер на месте. И все. А затем до него дошло — если не выхватить оружие сейчас, потом будет поздно.
По лицу Рида струился пот, хотя вечер не был жарким. Я медленно шел ему навстречу. И вот наконец он сделал шаг назад, раскрыв рот, словно ему было трудно дышать.
Я остановился на расстоянии вытянутой руки от Карни. Он дышал, как будто долго бежал в гору.
— Я мог бы убить тебя, Рид.
Я в первый раз назвал его по имени. Он посмотрел мне в глаза, ошарашенно и смущенно, словно мальчишка.
— Ты хочешь стать большим человеком, Рид, но этого невозможно добиться с помощью револьвера. Ты просто не рожден для таких поступков. Если бы ты дернулся за своей пушкой, то был бы уже мертв, валялся бы в пыли, грязный и окоченевший с последним воспоминанием о такой боли, как будто тебе в живот вгрызлась крыса. Так что, Рид, осторожно и медленно поднимай руки, расстегивай оружейный пояс и бросай на землю. А затем поворачивайся и шагай прочь.
Все вокруг замерли. Легкий ветерок поднял пыль и тут же стих. На крыльце «Дроверс Коттедж» скрипнула половица — кто-то переступил с ноги на ногу. Далеко в прерии пел жаворонок.
— Расстегивай пояс!
Рид пристально смотрел на меня широко раскрытыми глазами. По его щекам ручейками стекал пот. Затем он провел языком по пересохшим губам, начал расстегивать пряжку пояса. Кто-то из зевак шумно выдохнул. В какое-то мгновение Карни мог попытаться выхватить револьвер, но он не стал искушать судьбу и разжал пальцы. Оружейный пояс упал на землю.
— На твоем месте я бы оседлал коня и смотался отсюда. Земля большая, есть куда поехать.
Карни попятился назад, потом повернулся и пошел прочь. Когда до него дошло, что случилось, он зашагал быстрее. Один раз Карни споткнулся, чуть не потерял равновесие, но удержался и двинулся дальше.
Через секунду я левой рукой поднял оружейный пояс и обернулся.
На крыльце стояли Оррин, Лаура Приттс, ее папочка, дон Луис… И его внучка.
Там же торчал и Феттерсон, судя по всему, злой, как собака. Он надеялся проучить меня, но затея сорвалась. И как сорвалась! Хотя он наверняка не хотел связываться с Кэпом Раунтри… Никто не решился бы иметь дело с матерым старым волком, однако ненависть в холодных, темно-серых глазах Феттерсона испугала бы кого угодно.
— Выпьем за мой счет, — сказал я.
— Мне только кофе, — произнес Кэп.
Я посмотрел на Феттерсона.
— Вас я тоже угощаю.
Он хотел сказать что-то неприятное, но вместо этого произнес:
— Будь я проклят, если не выпью за ваш счет. Знаете, мистер, в смелости вам не откажешь.
Дон Луис вынул изо рта сигару, стряхнул длинный столбик пепла, затем взглянул на меня и что-то произнес по-испански.
— Он предлагает ехать вместе с ним, — перевел Кэп. — И еще говорит, что ты храбрый человек… А главное — мудрый.
— Gracias[3], — произнес я единственное слово, которое знал по-испански.
В 1867 году дорога на Санта-Фе была уже старой и изъезженной, тяжелые фургоны, везущие грузы из города Индепенденс, штат Миссури, пробили кое-где глубокую колею. Вообще-то это была не совсем дорога в общепринятом смысле слова, а широкий тракт с несколькими, колеями, которые фургоны оставили за пятьдесят с лишним лет. Кэп Раунтри говорил, что впервые проехал здесь в 1836 году.
Мы с Оррином горели желанием увидеть новые земли и все время ждали, когда на горизонте покажутся вершины высоких гор.
Мы ехали, чтобы найти в этих краях место, где можно построить ранчо для мамы. Рассчитывали на удачу. Дома остались два младших брата, а старший, Телль — не объявлялся целую вечность. Мы знали только, что он жив и скоро должен вернуться с войны. Когда началась Гражданская война[4] он пошел добровольцем в армию, а потом остался воевать с индейцами сиу в Северной и Южной Дакоте.
Мы ехали на Запад, по ночам устраивали общий лагерь и, поверьте, это было здорово — сидеть и слушать, как поют спутники-испанцы. А они пели часто.
Попутно я внимательно слушал рассказы Раунтри. Старик много повидал за свою жизнь, жил у сиу и у других племен индейцев. Для начала он научил меня правильно произносить трудное название одного племени: не-персе. От Раунтри я узнал много нового об обычаях и традициях индейцев, о прекрасной породе лошадей, называвшейся аппалуза, — черно-белых пятнистых красавцах.
Одежда моя износилась, поэтому я купил у одного испанца полный комплект и щеголял теперь в красивой замшевой куртке с бахромой. Из старых вещей у меня остался только револьвер. За три месяца после ухода из дома я поправился фунтов на пятнадцать. Но не растолстел, а как бы возмужал. Жаль, что меня не могла увидеть мама.
В первые дни мы не встречались ни с доном, ни с его внучкой. Правда, однажды, когда я подстрелил бегущую антилопу с трехсот ярдов, дон Луис случайно увидел это и похвалил меня.
Иногда его внучка садилась на лошадь и ехала рядом с фургонами, а где-то через неделю после начала путешествия она подъехала ко мне на гребень холма, откуда я осматривал окрестности.