Глава 6
6
Постоял зажмурившись, чтобы глаза привыкли к темноте. Вынул кусочек сахара, положил под язык. Это старый ещё с давних времён трюк: кто-то заметил, что после употребления сахара улучшается ночное зрение. Трюк и по сей день работает безотказно.
До утра пролежали не шевелясь. Не знаю, как кому, а мне тяжелее всего было обходиться без сигарет.
Мы поднимем голову. Терять русским нечего. Нас так долго били в спину и срезали на взлете, нас так часто уничтожали миллионами, предавали, опустошали и грабили, что мы имеем право на свою игру. И на возвращение старых долгов.
У нас есть один выход – превратить слабости в источник силы, пойти путями парадоксальными, сделать русский характер козырем в грядущей борьбе.
Чтобы снова стать русскими, нам надо обрести смысл.
Смысл нашей жизни состоит в том, чтобы создать новую Реальность. Потому что в нынешнем мире места нам нет и быть не может. Нет никаких перспектив у русских в этой системе координат – и точка. Ну не нужны мы ни «чужим», ни американцам, ни европейцам, что бы там ни утверждали нынешние придворные геополитики.
Главное, чтобрубежи оставались в неприкосновенности, а там хоть трава не расти.
Лента новостей.
Российские ВВС не бомбили Украинские нефтепроводы
Замначальника Генштаба РФ сказал: "Мы нефтепроводы не бомбим. Подобные удары могут привести к тяжелым экологическим последствиям".
Система — это порядок. Тот самый, когда все идет так, как должно идти. Государство состоит из обывателей, которые перемен не любят.
Может быть, когда‑то я делал что‑то не так. Скорее всего, такое было. И не раз.
Что ж, хороший шанс исправить ошибки.
Я внутренне усмехаюсь. Я могу усмехаться. Я привык ко всемуэтому. Я уже вполне свыкся со всем, что произошло здесь, произошло на моих глазах.
Армия не мстит; она наводит порядок - быстро и по уставу.
Кормили хорошо: «кирзы» не было, раз в день давали картошку с какой‑то жирной подливой или склеенную в запеканку с яичным порошком, а на ужин – макароны с тушенкой по‑флотски.
Геройвсякой войны можетнабивать брюхо счувством исполненного долга.
Глава 7
7
Я понял, что война началась. Задача была одна – вперед! Мы знали, что уже гибнут наши миротворцы, и мы шли, наверное, спасать своих солдат, своих граждан. И как-то эти украинские самолеты быстренько налетели и быстренько улетели. Было такое ощущение, что они просто прилетели, сбросили куда попало бомбы и улетели.
Лента новостей.
Украинские СМИ утверждают, что над Севастополем сбит один из четырех самолетов, сбросивших бомбы на город. Согласно сведениям украинских журналистов, сбитый самолет прилетел со стороны России.
Дошли мы часам к 6-7 до населенного пункта .Это как раз там, на высотке. Мы подверглись либо артиллерийскому, либо танковому огню. И нами было принято решение, что дальше смысла идти нет. Потому что огонь велся метров со 100-150. О чем было доложено. Дали команду, чтобы мы располагались на месте, организовали охранение.
Это был огонь из танков, это была артиллерия, была очень большая концентрация личного состава, большое скопление техники. Уже тогда пошли первые раненые. Конечно, ситуация была неприятная.
Было еще порядка пяти атак, но они были не напористые, скажем так. Они увидели, наверное, что огонь идет не только из автоматов, а еще из гранатометов, из боевых машин. Поэтому противник стали как-то вяло атаковать.
Ощущения атаки трудно передать и описать в точности. Это чувство можно назвать по-разному. И чувством локтя, и стайным чувством. Главное - тобою движет инстинкт. Ты забываешь про то, что ты - человек. Про то, что у тебя есть дети, родители... Ты превращаешься в зверя. Ты бежишь и ревёшь. И тебе необъяснимо нравиться этот риск. Нравиться ощущение того, что через мгновение - или ты или тебя. Тебе кажется, что добежав до цели - ты разорвёшь врага в клочья.
Войну не остановить, когда воздух пропитан запахом свежей крови, вокруг свистят пули, рикошетируя в разные стороны от стен и предметов, а еще совсем недавно дышавший и разговаривавший с тобой напарник лежит с простреленной навылет шеей в темной лужи собственной крови.
Я сидел, припав на колено и держа ствол наизготовку. Я должен был страховать ушедших вперед товарищей.
Мы держались, как могли. Двигаться, ребятки. Сближаться в упор.
Всегда чувствуешь себя разбитым, когда появляется подсознательное ощущение, что тебя хотят убить — и не в отдаленной перспективе, а в самом что ни на есть ближайшем будущем.
Перестрелка на другом конце города продолжалась. Я перестал заглядывать в дома и двинулся туда, где шел бой.
Центральная площадь с памятником какого‑то деятеля прошлого века, выглядела почти незатронутой, но идти прямо через нее я не решился. Постоял переминаясь с ноги на ногу: топать вокруг неохота, но сделать вперед хотя бы один шаг не получалось. Подсознание отчаянно сигналило о скрытой опасности.
Адски зачесался левый глаз, и я безуспешно попытался потереть его рукавом куртки. Пальцами, перемазанными свежей глиной, лезть в глаза я не рискнул.
Мертвые дома и мертвые люди уже воспринимались почти обыденно, без прежнего мучительного сострадания.
А рассудок флегматично сообщал, что у меня только одна дорога – вперед, потому что сзади – верная смерть, а впереди – черт его знает.
Молиться не собираюсь, потому как ни одной молитве не обучен. Зря, наверное. Но и времени, чтобы выучить хоть одну молитву, у меня все равно уже нет. Такая вот несправедливость жизни. Только хочешь чего‑нибудь выучить — а уже поздно.
А потом я услышал выстрелы. Длинная автоматная очередь и следом хлесткий винтовочный выстрел. Снова очередь. Кто‑то на другом конце города вел бой, причем, судя по всему, стреляющих было немного и патроны они экономили.
Это встряхнуло меня. Привычные звуки вернули меня на землю. Много времени на раздумия нет. Надо уходить. Ситуация снова перестала внушать оптимизм.
Где‑то слева началась перестрелка. В бой включались все новые и новые автоматы.
Да, здесь я на своем месте. Здесь я всех знаю, я представляю, как себя вести и как поступать в определенных ситуациях. Здесь я свой.
А безвыходная ситуация – это такая штука, которая бодрит меня лучше холодного душа.
Стена свернула. Еще десяток метров ползком. Меня колотило. Звуки метались между развалин, эхо разносило их все дальше и дальше, ударяя попутно о стены и камни.
Я молча матерился. Кто, где, в кого стреляет?
Чудеса храбрости и героизма я проявлять не собирался.
Я огляделся. Справа — проход. Слева — дворик и остатки разрушенного дома. Наверное, мне туда. Я соскользнул со стены и, пригибаясь, побежал к развалинам. С ходу нырнул внутрь дома, быстро вскочил и огляделся сразу на триста шестьдесят градусов.
Никого.
Стрельба слегка поостыла. Потом резко оборвалась. Неужели все? В углу я заметил какие‑то торчащие из‑под земли тряпки. Кинулся к ним и стал тащить их, раскапывать землю и снова тащить. Пока не вырвал с хрустом останки человека в халате.
Впрочем, мне было плевать. Это было замечательно — не испытывать сомнений.
Стрельба возобновилась. Новый приступ? Сориентировавшись по звукам, я побежал вдоль стены. На мое счастье, в конце зиял приличный провал. Передо мной открывалась небольшая площадка.
Стрельба слева пошла одиночными. Справа припустили долгими густыми очередями. Площадку пересекала неглубокая канавка.