Стратегия определялась в первую очередь ресурсами, которые правители государств могли найти в пределах досягаемости. Там, где сложились капиталистические города, сплелись торговые потоки и возникла высокая плотность населения с соответствующими производственными навыками, ресурсы для ведения войн и содержания государственного аппарата находились буквально под боком и в концентрированном виде. Здесь задачей было договориться об организованном и предсказуемом изъятии части ресурсов преимущественно в виде денежных налогов. Путь этот полон своих конфликтов и порою отчаянных столкновений. Изначально именно по поводу налогов возникли революции, в ходе которых пошли на эшафот и английский король Карл I, и французский Людовик XVI. Парламентаризм и либеральная политика первоначально возникают в этой ветви эволюции как механизмы компромисса между капиталистическими и военно–бюрократическими элитами. Там же, где государство и правящие элиты имели дело с крестьянством, распыленном по множеству деревень, принуждение выдвигается на первую роль, формируются устойчиво аристократические иерархии, государство само становится главным предпринимателем и реформатором. Это, впрочем, идеальные типы, между которыми в реальной истории возникает множество гибридов. Среди специалистов эта теория государства сегодня общепризнанная и для краткости зовется военно–налоговой — постоянные войны формируют государства, которые в свою очередь приобретают морфологические черты в силу того, что и каким путем доступно для изъятия в виде податей, повинностей и налогов.
По композиции эта книга для Тилли необычна. Здесь нет массы архивных данных, которые остались в прочих его статьях и монографиях. Есть, однако, довольно широкий сравнительно-исторический охват, всегда чреватый риском упустить или перепутать какие–то детали, что Тилли готов был первым же это признать. Однако меняют ли фактические микронеточности общую теорию?
Куда серьезнее будет критика с макроисторических позиций. Теория Тилли имеет сугубо европейское применение. Она плохо работает на периферии, в Африке или Латинской Америке, да даже в исторически древней Индии и арабских странах, где современные государственные аппараты очевидно не возникали из местных процессов налогообложения и регионального геополитического соперничества. Госаппараты третьего мира прямо насаждались колониальными властями и впоследствии, после независимости, присваивались местными властными группировками, повстанческими движениями, а также всевозможными хунтами, диктаторами, иногда попросту мафиями. Это очевидно другой тип эволюции государственной власти, с особой динамикой и своими не самыми обнадеживающими результатами.
Работающий в Америке болгарский политолог Венелин Ганев не так давно предложил интересный теоретический ход — пустить тиллиевскую военно–налоговую модель исторического развития государства в обратном направлении[3]. Периферийным государствам вроде посткоммунистической Болгарии сегодня войны реально не угрожают, поэтому эффективная оборона не является главной заботой правителей. Одновременно основные источники их доходов отнюдь не в налогах, о которых надо постоянно торговаться с населением, а в иностранных займах, помощи, экспортно–импортных операциях более или менее контрабандного толка. Откуда тут взяться трудной и хлопотной работе по обеспечению рациональной эффективности власти?
Не менее характерно с другой стороны, что Тилли практически ни словом не упоминает собственную страну — Соединенные штаты Америки. Сказать, что тематика книги ограничена Европой, будет чисто формальной отговоркой. Дело куда серьезнее и потенциально интереснее. В США капитализм удивительно долго, вплоть до XX в., прекрасно развивался фактически без государства. Власть местных капиталистических элит была институционализована какими–то другими способами — через множественные протестантские церкви и джентльменские клубы, социальные сети взаимоподдержки выпускников элитных (и также протестантских) колледжей Плющевой лиги, местное самоуправление и местное же ополчение, имевшее реальное военное значение вплоть до гражданской войны Севера и Юга. Тем не менее эта, казалось бы, несвязная, минималистская федерация в момент напряжения оказывалась на изумление эффективна. В гражданской войне северяне и южане мобилизовали, снабдили и несколько лет в полном порядке удерживали под ружьем при колоссальных потерях три миллиона бойцов — больше, чем вся Европа времен Наполеоновских войн! Такой тип власти еще предстоит изучать и понять.