Слезы хлынули ручьем.
Воспоминания растворились, а он вернулся в реальность, когда внезапно ощутил дыхание смерти.
– Кто здесь? – произнес твердый, но до боли знакомый голос.
Серж повернулся, осторожно смахнул слезу, взглянул на силуэт сидевшего на кровати мужчины, в руках у которого был пистолет, и вымученно сказал:
– Товарищ капитан, это я.
3
– Воронцов, ты, что ли?
– Ну а кто, товарищ капитан?
– Чудеса, но сказать честно, я тебя все время ждал. Может, не сегодня, не завтра, но ты обязательно должен был появиться в моей жизни.
Звягинцев опустил напряженную руку и небрежно бросил пистолет на подушку.
– Даже так?
– А как еще? Кто ты теперь в этой жизни? Столько лет прошло.
– Это точно. Лет прошло много, а воды утекло не одно море.
– Так ты мне и не ответил ничего.
– А вам, товарищ капитан, не все ли равно? Спасибо бы хоть сказали, что ли.
– Ну ты даешь, пацан! Может, мне тебя в жопу поцеловать или…
– Не стоит! Не поверите, а я все равно рад вас видеть в полном здравии.
– Обоюдно!
Звягинцев встал, нерешительно подошел к Сергею и крепко обнял его.
– Можешь ничего не говорить! Сейчас мне наплевать, кто ты есть. Я и так рад нашей встрече. Если честно сказать, то у меня слова в горле застревают.
Сергей судорожно сглотнул и крепко прижал к себе худощавого капитана.
– Моя голова превратилась в черную дыру, – прошептал он ему на ухо. – Я чувствую себя живым мертвецом, восставшим из ада. Я уже не верю ни во что, только черная чернота, как у упыря из сказки. Понимаете, у меня одна мечта. Я бы хотел спасти то, что осталось от моей души. Больше мне ничего не нужно.
Звягинцев интуитивно почувствовал, как повлажнели глаза у Воронцова. Он скрипнул зубами и нарочито грубо ответил:
– Я тебе что, отец духовный? Думаешь, грехи отпускать твои буду? Не дождешься. Разбирайся сам со своим дерьмом. Нам и своего до конца жизни не выхлебать.
Он отстранился и пристально взглянул в глаза Сергею.
– Я просто хочу все начать с начала! – продолжил тот. – Вы мне поможете? – Звягинцев промолчал. – Сколько мне дадут?
– Да ты что! – удивился Звягинцев. – Тебе западные идеологи все мозги засрали! В этой стране все с ног на голову перевернулось. Теперь такие, как ты, в героях ходят!
– Тем лучше! Я хочу вернуться! – твердо сказал Сергей.
– А я и не буду против. Но ты вернулся в самое тяжелое для страны время. Сам видишь, что началась чеченская кампания, и чем она закончится, никто не может спрогнозировать. Обстановка, как говорили раньше, на всех фронтах тяжелая. Здесь, на Кавказе, как ты уже наслышан, идет настоящая война, страшная и кровавая. Здесь эти суки власть имущие делят влияние и деньги. Человеческая жизнь ничего не стоит. Многие люди в одночасье потеряли все, а мы помогаем им спасти свои жизни. Понимаешь, помогаем!
– Я понял тебя, капитан!
– Да не капитан я, а подполковник.
– Не важно! Это как символ. Сейчас мне пора, но я скоро вернусь!
– Ты думаешь, что так запросто можешь уйти от меня?
– А кто меня остановит? – улыбнулся Сергей и, откинув полог палатки, скрылся в темноте.
Звягинцев покачал головой и прошептал:
– Я знаю, что ты самый лучший. Спасибо тебе, рядовой Воронцов, что остался в живых! Такой грех с души свалился. Я буду надеяться, что мы в скором времени опять свидимся.
Он прикрыл повлажневшие глаза. Воспоминания нахлынули, словно наваждение.
Дышать было тяжело. Он с трудом открыл оплывшие глаза. В очередной раз теряясь в догадках, для чего его вернули к жизни, чуть не заплакал. Страдать ужас как надоело, а так жить не имело смысла. Но это была жизнь, и молодой организм суматошно боролся со смертью. Умирать он, в отличие от сознания, не желал. Смерть ходила рядом, в буквальном смысле слова по пятам, выкашивая целые камеры. Эта тюрьма была средоточием ада, а он оказался ее узником. Совсем недавно он получил нового собеседника, сносно изъясняющегося по-русски, а вот сегодня уже лишился. Растрескавшиеся кровоточащие губы этого пожилого мужчины тряслись, были растянуты в безумном оскале, глаза стали бессмысленными. Видно, что он уже не жилец.
Капитан Звягинцев в ужасе прикрыл лицо руками. Он не мог привыкнуть к этому зрелищу, но труп, как было здесь принято, провалялся в камере не один день и превратился в разбухшую зловонную тушу.
Тусклые дни бесконечно тянулись, складываясь в недели, месяцы, годы. Сколько времени провел здесь, он уже не помнил и сбился со страшного счета. С каждым подаренным ему богом утром его мозг желал смерти, а тело снова и снова отчаянно цеплялось за жизнь. Тюремщики терялись в догадках, пытались угадать, почему он так вынослив, и разочарованно качали головами, в очередной раз увидев, что он пока еще жив.