Он был рождён имперской стать столицей.
В нём этим смыслом всё озарено.
И он с иною ролью примириться
Не может.
И не сможет всё равно.
Он отдал дань надеждам и страданьям.
Но прежний смысл в нем всё же не ослаб.
Имперской власти не хватает зданьям,
Имперской властью грезит Главный Штаб.
Им целый век в иной эпохе прожит.
А он грустит, хоть эта грусть — смешна.
Но камень изменить лица не может, —
Какие б ни настали времена.
В нем смысл один, — неистребимый, главный,
Как в нас всегда одна и та же кровь.
И Ленинграду снится скиптр державный, —
Как женщине покинутой —
любовь.
1960
* * *
Пусть с каждым днём тебе труднее
И сам ты плох, и всё — не так,
Никто тебя не пожалеет,
Когда прочтёт о том в стихах.
Как жить на свете ни мешали б,
Как дни бы ни были трудны,
Чужие жалобы смешны:
Поэзия — не книга жалоб.
. . . . . . .
Но все застынут пред тобою,
Когда ты их — себя скрепя —
Ожгёшь необходимой болью,
Что возвращает всем — себя.
1960
* * *
Он собирался многое свершить,
Когда не знал про мелочное бремя.
А жизнь ушла
на то, чтоб жизнь прожить.
По мелочам.
Цените, люди, время.
Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,
Но пусть всегда, везде горит над всеми:
Вы временные жители земли!
И потому — цените, люди, время!
1961
ДЕТИ В ОСВЕНЦИМЕ
Мужчины мучали детей.
Умнó. Намеренно. Умело.
Творили будничное дело,
Трудились — мучали детей.
И это каждый раз опять, —
Кляня, ругаясь без причины…
И детям было не понять,
Чего хотят от них мужчины.
За что — обидные слова,
Побои, голод, псов рычанье?
И дети думали сперва,
Что это за непослушанье.
Они представить не могли
Того, что было всем открыто:
По древней логике земли,
От взрослых дети ждут защиты.
А дни всё шли, как смерть страшны,
И дети стали образцовы,
Но их всё били.
Так же.
Снова.
И не снимали с них вины.
Они хватались за людей.
Они молили. И любили.
Но у мужчин «идеи» были,
Мужчины мучали детей.
Я жив. Дышу. Люблю людей,
Но жизнь бывает мне постыла,
Как только вспомню: это — было.
Мужчины мучали детей.
1961
* * *
У меня любимую украли,
Втолковали хитро ей своё.
И вериги долга и морали
Радостно надели на неё.
А она такая ж, как и прежде,
И её теперь мне очень жаль.
Тяжело ей — нежной — в той одежде
И зачем ей — чистой — та мораль.
1961
* * *
Брожу целый день по проспектам прямым
И знаю — тут помнят меня молодым.
Весёлым. Живущим всегда нелегко,
Но верящим в то, что шагать — далеко.
Что если пока и не вышел я в путь,
Мне просто мешают, как надо, шагнуть.
Но только дождусь я заветного дня,
Шагну — и никто не догонит меня.
Я ждал. Если молод — надейся и жди.
А город — он тоже был весь впереди.
Он рос, попирая засохший ковыль.
В нём ветер крутил августовскую пыль.
Он не был от пыли ничем защищен…
Но верил, надеялся, строился он.
И я не страданьем тут жил и дышал.
Напор созиданья меня заражал.
И был он сильнее неправды и зла…
А, может быть, всё это юность была.
Но если кручина являлась во сне,
Причина была не во мне, а вовне.
Так было… А после я жил, как хотел,
И много исполнил задуманных дел.
И многое понял. И много пронёс.
И плакал без слёз. И смеялся до слёз.
И строки руками таскал из огня…
(За что теперь многие любят меня.)
Был счастлив намёком, без злобы страдал.
И даже не знал, что с годами устал.
Но вдруг оказалось, что хочется в тень,
Что стало дышать мне и чувствовать лень.
Вот нынче в какую попал я беду!
Никто не мешает — я сам не иду.
И снова кручина. Я вновь, как во сне.
Но только причина — теперь не вовне…
…И вот я, как в юность, рванулся сюда.
В мой город… А он — не такой, как тогда.
Он в зрелую пору недавно вступил,
Он стал властелином в притихшей степи.
И пыль отступила пред ростом его.
И больше не надо напора того,
Который спасал меня часто тогда.
Того, за которым я ехал сюда.
Здесь был неуют, а теперь тут — уют.
Здесь трезвые парочки гнездышки вьют.
И ищут спокойно, что могут найти.
И строят свой город с восьми до пяти.
А кончат — и словно бы нет их в живых —
Душой отдыхают в квартирах своих.
И всё у них дома — и сердце и мысль.
А если выходят — так только пройтись.
Работа и отдых! На что ж я сержусь?
Не знаю — я сам не пойму своих чувств.
Я только брожу по проспектам прямым,
По городу, бывшему раньше моим,
И с каждым кварталом острей сознаю,
Что ВРЕМЯ закончило юность мою.
И лучше о прежнем не думать тепле —
По-новому счастья искать на земле.