- Твоя? – застёгиваясь, спросил Науменко.
- Сынова, – сник Семён Саввич. – В двадцать первом кончили. Тоже в активистах ходил. Мало пожил. А я вот чужой век ворую...
- Живи, Семён Саввич! – горячо обнял узкие плечи вековика Науменко. – Без тебя земля оскудеет.
- Ты за колхоз-то на меня не в обиде? – осторожно копнул старик.
- От тебя любую обиду стерплю.
- Неможется мне. Ежели к весне оклемаюсь – сам приду с заявлением. От хворого какой прок!
- Разладилось всё, расшаталось... Как думаешь, настроимся?
- Непреклонно! Ты сам выпрямляйся... Ишь, как скрутило тебя...
- Ничего, дед! Мы ещё повоюем!
- Со Христом! – ещё недавно подтрунивавший над верой старик истово перекрестил Науменко и легонько подтолкнул к порогу: давай, мол, не теряй понапрасну времени.
Глава 8
Одному тоскливо. И вдвоём тоскливо. Час от часу тоска всё больше, гуще, непроходимей. Всё чаще, уронив голову на руки, сидит Науменко за столом. И уж без напоминаний Мария ставит перед ним брагу или водку.
Сегодня не пьётся. После дедова чаепития к водке отвращение. Видно, не зря хвастал старик целебными свойствами своего чая.
Мария, разостлав постель, молча глядела на мужа, подойдя к нему, зарылась руками в волосы.
- А дров так и не привёз...
- Завтра привезу.
- Знаю, кому отдал.
Молчание.
- Ты сегодня какой-то непонятный.
- Трезвый.
- А я пьяная... от тебя.
- Горький хмель.
- Ты когда-то Марийкой звал... Отвык?
- Отвык.
- Знаю из-за кого.
До него не сразу дошло, что жена ревнует к кому-то. Но к кому?
Он ошалело поднял голову, недоумённо посмотрев на Марию.
- Ты о чём?
- Не притворяйся! Я всё знаю... И кому дрова привёз, и почему уезжать отсюда не хочешь... Замену мне подыскал? Всё равно я лучше её!
- Ты здорова?
- Не смей издеваться! Я всё тебе отдала, а ты...
- Возьми обратно, – Науменко закусил удила, заговорил с холодным бешенством.
- Как ты можешь! Как ты только можешь!
- Я всё могу...
- Теперь-то я знаю. Жалею, что раньше не знала! Я бы не стала скрывать от людей твои делишки...
- Какие делишки? – Науменко невольно понизил голос, резко откинулся к стене, стукнувшись головой.
- Перестань! Слыхала... Слыхала, как ты во сне своих выдавал...
- Молчи! Молчи, Мария! – Сам боясь своего шёпота, с присвистом выдохнул Науменко.
Прямо из горлышка выпив всю водку, начал торопливо одеваться.
- Не бойся, – презрительно усмехнулась Мария. – Никому не скажу...
- Я сам скажу! – бессвязно бормотал Науменко, не попадая в рукава полушубка. – Прямо сейчас поеду и всё расскажу. Не хочу прятаться! Надоело всё! Сколько можно...
- Опомнись! Куда ты среди ночи! – пыталась удержать Мария. – Себя погубишь – и только...
Он выскользнул из полушубка и, раздетый выскочил на улицу.
Минуя конюховку, через пригон забежал в конюшню.
Было тихо. Изредка всхрапывали жеребые кобылицы. Похрустывали овсом жеребцы. Накинув на Воронка недоуздок, Науменко вывел его из стойла.
- Куда собрался? – спускаясь с сеновала, угрюмо окрикнула Афанасея.
Науменко неясно промычал что-то и торкнулся плечом в ворота.
- Оглох, что ли? Коня зачем берёшь? Днём успеешь угробить.
- Пусти!
- Не держу, только Воронка оставь.
- В район поеду.
- В полночь? Ждут тебя там, – усмехнулась женщина и, обняв Науменко сзади, подтолкнула: – Иди, проспись!
Он обмяк, без сопротивления отдал повод.
- Опять куролесишь? – не двигаясь, с неожиданной мягкостью проговорила Афанасея. – Раздетый весь... Небось, от бабы убежал? Ну да, от кого ишо бегают в такое время. Ладно, хоть не в подштанниках. Шубёнку мою накинь!
Снимая шубу, нечаянно коснулась грудью его локтя, ожглась, закусила губы. Обнесло. Так после качелей бывает. Раскачают парни, потом крутанут за верёвки, и они веретеном кружатся. Земля колышется, в глазах пёстро, лица путаются, сливаются в одно.
- Чего застыл? Сказано: уходи! – раздвинула прикушенные губы Афанасея.
Когда заглохли его шаги, охнула и, обняв мерцающую в полусвете тёплую шею коня, уткнулась в неё, сотрясаясь мощным, тоскующим телом.
Науменко бесцельно брёл по сонной улице. Вот уж и кончилась она. А он всё шёл, шёл... Когда пообочь дороги удивлённо шумнул бор, повернул назад.
«Куда я теперь? – стучал изнутри двухголовый дятел. На каждый висок по клюву. Тук-тук-тук... Подумалось: – Как череп проклюнет, тут и конец. Э, сбывайся! Всё равно это не жизнь – пытка... Ух, как черно вокруг!»