- Кричать буду! – пригрозила, высвобождаясь.
Федяня нащупал пристяжной валек, опираясь на него, поднялся на ноги.
«Убьёт!» – она прижалась к стене. Стало страшно.
- Вот вы чем занимаетесь! – прервал жуткую, с лошадиным перехрустом тишину Дугин. Услышав отцовский голос, Федяня бросил валек и выбежал на улицу. – На молоденьких потянуло?
- Замкнись, короста! А своему зверёнышу скажи ишо раз пристанет – башку топором проломлю!
- Женить его собираюсь. Не сбивай с пути...
- Кабы кто путний! – Афанасея оправила одежду. И вдруг присела: в животе больно торкнулся ребёнок. – О-ох!
- Забрюхатела?
- Хоть бы и так.
- От кого?
- Много будешь знать – скоро состаришься.
- А ведь знаю... Ну, рожай. Ишо одна безотцовщина будет!
- Не твоя забота!
- Лошадёнку бы мне.
- Бери.
- Федька-то давно липнет?
- Как выпьет – так сюда. Трезвый не смеет.
- Гляди, перезреешь...
- Уходи-ка, – зыркнула на него Афанасея и, завернувшись в тулуп, прилегла на сено и уснула.
Утром, по первой метелице, идя домой, увидела Федяню, подметавшего улицу.
- Когда на дежурство придёшь? – Он был сменным конюхом. – Сегодня на смену не явишься – Гордею пожалуюсь.
Федяня замахнулся метлой и погнался за ней: опять был пьян. Забежав за ограду, Афанасея взяла стоявшую у колодца пешню, встретила его у калитки.
- Чаёвничать пришёл? Счас попотчую! – двинув парня по загривку, сунула носом в снег и, не дожидаясь, когда он очухается, ушла.
- Чего ему? – угрюмо спросил Фатеев.
- Известно чего. Все вы одинаковы.
- Дора теперь следить будет.
- Мне-то что.
- Придётся в другое место перебираться.
- Давно пора. Чего ждёшь?
- Своего часу.
- Уезжай! Застукают – и плакало твоё золотишко.
- На золото плевать. Тебя боязно подвести...
- Я, может, сама того желаю! – сказала она спокойно, усмешливо.
- Дура ты, Афанаска! Не токо тебе – врагу своему не пожелаю там оказаться... Всё из меня высосала Колыма! Одна злоба в сердце жива. Утолю – тогда и помереть не страшно...
- Врёшь: страшно! Знаю тебя!
Федяня не пришёл на дежурство и в эту ночь.
Афанасея не спала, рядом с собою положив топор. Пьяный кинется на спящую – пикнуть не успеешь. Вон как выматерел за осень, словно на опаре замешан.
Под утро услышала – в амбарах кто-то возится.
«Воры!» – подкралась ближе.
- Чего прячешься? – спросил из темноты Дугин.
- И ты не выдержал?
- Жить-то надо.
- Не боишься – донесу.
- А я разве без языка? Тоже кое-что знаю.
«Сатана гундявая!» – подумала с ненавистью.
- Хлеб на базар?
- А хоть кому предложи – оторвут с руками с ногами.
- Разбогатеть хошь?
- Не до жиру, быть бы живу. Но, милая! – Дугин негромко прикрикнул на конягу и спокойно, словно нагрузил в своём амбаре, уехал.
- Из наших мест куда ссылают? – спросила Афанасея своего квартиранта.
- Когда как. Бывает вот, что и на Колыму.
- Велика она, твоя Колыма?
- За месяц не обойти.
- Это ничего. Я думала – больше...
«К чему она?» – подумал Фатеев. Он заметил, что Афанасея уже не в первый раз заговаривает с ним о Колыме.
Глава 49
Против обыкновения Ямин в это утро провалялся в постели до самого рассвета. Он слышал, как Александра ушла на ферму, как Прокопий, управляясь со скотом, скрипел во дворе воротами, как Фешка, ступая на цыпочках, собиралась в школу.
- Спит? – вернувшись с фермы, спросила Александра.
- Тсс... – Фешка приложила пальчик к губам и притворила дверь.
Но день уже заглядывал в окна.
За его спиной лупили глаза заботы.
Немного погодя пришёл Евтропий, потом – Дугин.
- Ты на перину-то за что рассердился? Ночь давил, день – давишь, – проговорил Коркин.
- Надо хоть раз отоспаться.
- Зерно-то будем сдавать, Алёха? – спросил Дугин.
- Надо бы, да ведь нечего...
- Нечего, нечего.
- Может, наскоблим центнеров пятьдесят-шестьдесят?
Евтропий недоверчиво покосился на свояка, не доверяя этой неожиданной уступчивости.
- Тогда я собирать начну, – сказал Дугин.
- Собирай помаленьку.
- Не торопиться, что ли?
- Время терпит, – и Дугин ушёл.
- Чо опять замыслил? – спросил Коркин.
- Хлеб-то попридержать надо, – сказал Гордей, утаив от зятя, что мысль эта ему внушена Дугиным. Гордей сперва противился ей, поскольку она вступала в столкновение с законом, но, видя растущее недовольство людей, всё чаще задумывался о том, что Дугин не так уж и не прав. Ему хотелось сделать этим изнемогшим от долгого недоедания людям что-то доброе, даже, если понадобится, пойти против себя, против собственной совести. Он старался заглушить в себе голос рассудка. Ещё недавно он бранил сторожа Панфила Тарасова за то, что тот, поддавшись слабости, отдал Веньке Бурдакову мешок колхозного зерна. Это была доброта за счёт колхоза, и Гордей её не признавал. Но сам он хотел отдать колхозникам по дьявольскому наущению Дугина не мешок, а всё зерно, и всю вину за это принять на себя. Он знал, на что идёт, какие будут последствия, но иного выхода для себя не видел.