И тут, в это чудовищно сложное время появляюсь из ниоткуда я и… уничтожаю род Закугга — последний оплот нелюдей в горах возле границ Империи. Злодеев, рабовладельцев, бандитов и воров — одну из последних опор идеологии «настоящих людей», уже начинающих погрязать в междоусобицах и бандитизме. Разумеется — ввиду отсутствия других врагов. Цитадель зла была повержена, народ поднял в тавернах кружку пива за неизвестного героя и… стал обсуждать соседский город, жители которого как-то чрезвычайно регулярно получают караваны с пшеницей в то время, как они — нет. Скорее всего, это тоже происки нелюдей, необходимо сходить к соседям, провести ревизию, изъять излишки.
Сказать, что император был на меня зол — не сказать ничего.
Точнее — не так. Для приемного сына Якова и Мидори я, после эпопеи с Крастом, в ходе которой полгорода утонуло в проклятиях, оставленных одним из его основателей, стал настоящим дьяволом во плоти. Злой и разрушительной, а самое главное — безнаказанной силой, которая натворила дел и ушла по своим делам, напевая неприличные частушки. Последствия же сделанного превратили весь Колис в кипящий хаос. О, император тогда уже с удовольствием бы обменял свою жизнь на мою. В знак протеста, разумеется.
Сейчас, когда я снова выскочил из ниоткуда, сюзерен близлежащего государства очень жалел, что не обладает ядерной боеголовкой. Для него я стал эталоном бессмертного — того, которого бывший человек, ныне ставший вампиром, искренне и глубоко ненавидел. Мне, наверное, даже стоило бы поблагодарить судьбу — по словам сухо хихикающей Мидори, несмотря на жесточайшую нехватку ресурсов, денег и кадров, правитель несколько часов посвятил нервным размышлениям над вопросом — нельзя ли как-нибудь вывернуться и послать Кирна Джаргака хотя бы на десяток лет в забвение?
Естественно, что любящие родители не могли пройти мимо страданий сына, которого они собственными руками превратили в вампира.
Сладкая парочка мертвецов решила, что отпрыску стоит понервничать посерьезнее.
— Кирн, ты действительно крайне невовремя разобрался с гномами, — качал головой в так собственным словам Яков, — Ситуация чрезвычайно напряженная, империя готова развалиться от малейшего дуновения ветра. А это не та судьба, которую мы ей готовили. Государству нужен враг. Пугало. Мы просим тебя стать таким врагом.
— У меня сразу столько вопросов возникло, — хмыкнул я, забивая курительную смесь в трубку, — Почему я? Что вы предлагаете? Что мне за это будет? И самый главный — а вам-то какое дело до разумных? Чтобы ты, Яков, создавал социум и заботился о нем вместо того, чтобы разрушить? Что-то новенькое.
Восставший мертвец встал из-за монументального капитанского стола, сейчас заваленного кипами исписанных пергаментов. Он не спеша подошел к позеленевшему иллюминатору, выполненному из меди, и начал рассматривать проплывающие под брюхом дирижабля облака. Его маленькая напарница, одетая по случаю путешествия в многослойное, хоть и очень заношенное кимоно, мирно продолжила сидеть в кресле, даже умудрившись принять полусонный вид.
— Создавая свое, мы обрушили десятки царств, — отстраненно проговорил он, — Империя нашего сына тоже рухнет. Но разрушать тоже можно с умом. Нужно — с умом. Тебе эта концепция чужда, очевидно.
— Не демонизируй меня… и я не пошлю тебя в жопу, — миролюбиво предупредил я мертвеца, указывая пальцем на свой чёрный Статус и признаваясь, — За единственный раз, когда я сыграл обезьяну с гранатой, было получено вот это. Все остальные разрушения, что приписываются Джаргаку или Соломону — ложь, ибо продукт самообороны. Или случая.
— Ты свято уверен в том, что в пределах самообороны можно всё, — еле слышно прошептала Мидори, закрыв глаза и откидывая голову на спинку кресла, — Даже не так. Соломон полагал себя уязвимым, поэтому был осторожен. Джаргак же глубже проникся правилами этого мира, поэтому без зазрения совести ищет легкие пути — даже если они идут по чужим головам.
Ее слова задели во мне какую-то угрожающе зазвучавшую струнку. Я позволил этому звуку облечься в слова и вырваться наружу:
— Вопрос самосохранения — всегда был одним из приоритетов разумного, — проворчал я, начиная прикидывать, как сподручнее покинуть старых неживых знакомых, — А я уже устал выслушивать обвинения о том, что, видите ли, слишком небрежен в попытках защитить свою жизнь и свободу от посягательств обществ, превосходящих мои возможности на порядки. Ладно бы я покушался на чужое имущество или волю, ладно бы навязывал кому-либо своё мнение и диктовал как жить. Так нет же! А какое оправдания у вас, мои случайные дети? «Мы разрушаем, потому что это в нашей природе»?